В издательстве «Золотое сечение» вышла новая книга Александра Семенова «Мистический Санкт-Петербург».

ISBN: 978-5-91078-195-9
Серия: Несерийное издание
Издательство: Издательство "Золотое сечение"
Год издания: 2013
Количество страниц: 720
Тираж: 1000
Формат: 60х90/16

О книге:
Мир магов таинственен. Непредсказуем. И труднодоступен. Мало кому удается посмотреть на него через поэтическую призму. Эта книга предоставляет такую попытку – прорваться через серость унылого бытия к его увлекательным таинственным далям. Соприкоснуться с грозовой атмосферой магической Ойкумены, насыщенной небесным озоном. Речь пойдет о трех неофитах, волею судеб выброшенных на опасные просторы мистической Новой Земли. Каждый искатель наткнется на грозных персональных стражей порога, охраняющих подступы к заветной Земле. Мистическая Terra Incognita почти неприступна. И лишь редкие храбрецы ее достигают. Читатель соприкоснется с неистовыми идеологическими баталиями, которые ведут между собой новички Нового мира. Где традиционные религиозные взгляды либо существенным образом трансформируются в новое понимание, либо нуллифицируются – как искажение Истины. Реальные мистические путешествия в этом романе органично переплетены с поэтической фантазией автора. Только настоящий волшебник сможет теперь отделить одно от другого. Эту приключенческую книгу вы можете читать всю свою жизнь, каждый раз находя в ней что-то новое.

Публикуем отрывки из книги.

* * *

Глава 2
СМЕРТЕЛЬНОЕ ОБАЯНИЕ МАТРИЦЫ

Сейчас до Вероники наконец-то дошло: «ее» Андрей ведет очень опасные игры, подвергаясь риску из-за таких как она неофитов почти ежечасно. И помочь ему она не в состоянии. Более того, сама представляет для всех скрытую, замаскированную угрозу. Но не эта мысль ее огорчила по-настоящему. Вероника вдруг с печалью подумала, что она не единственная женщина в жизни Нагваля, и шансов у нее, по-видимому, почти нет. Красивых женщин – не счесть. И многие из них умницы. А ей даже магия не интересна, в чем она отчет себе отдает. И тут же с новоявленным ментальным мазохизмом решила, что Максим ее, скорее всего, обманывал, пытаясь использовать для каких-то непонятных нужд новоявленную идиотку. «Ты не имеешь права цепляться за слова незнакомого человека, словно безмозглая и наивная школьница», – мысленно приказала она тут же самой себе.
Возникло тоскливое чувство, что ее жизнь приблизилась к катастрофе. Каждая влюбленность, в которую бросала судьба, сопровождалась тягостным чувством в центре солнечного сплетения. Там что-то напрягалось, варилось и пенилось, пока, наконец, не выплескивалось на поверхность ума конкретной вербализуемой мыслью с отчетливым смыслом: я влюблена. Сейчас ситуация была особенной. Впервые ее чувство было направлено на почти недоступное существо. Что делало его еще более привлекательным. Но интуиция говорила, что все многочисленные уловки, которыми природа снабжает женщину, чтобы та смогла заарканить мужчину, сейчас не сработают. Впервые ее красота была бесполезна. Смазливость попала впросак, и впервые казалась никчемной.
С прошлым, как ей поначалу казалось, было покончено. А будущее впервые не просматривалось ни на йоту. На сердце было тревожно. Она подумала, что, возможно, имеет дело с людьми, которые являются людьми только внешне. И все ее представления о любви так же далеки от их представлений, как желания кролика от желаний орлов.
– Что означает слово «Нагваль», – спросила она, пытаясь изо всех сил замаскировать свою привязанность к Андрею.
– Карлоса Кастанеду прочитать вы не удосужились, – сказал он утвердительно, – поэтому растолковать это не просто. Сказать слово «лидер», все равно, что вообще ничего не сказать.
– Вы бы видели, кто в мои недалекие студенческие годы предлагал эти книги, – попыталась она оправдаться, – эти студенческие подруги казались совершенно чокнутыми. Ей Богу. И желание стать одной из них, извините меня, не возникло. Я так и не смогла понять: они были свихнувшимися до Кастанеды или же Карлос помог им свихнуться.
– Бхагавад-Гиту вы тоже в руки не брали? – спросил он обреченным тоном, заранее догадываясь про ответ.
– Да какая там Бхагавад-Гита, – виновато промолвила она, – я ведь и Евангелие читала по просьбе мамы. Давно.
– До чего же мне не повезло!
– Сказал Мастер, глядя на Ивана Бездомного, – попыталась она шутить, вспоминая бессмертные строки Булгакова, – простите меня великодушно, но к такому обстоятельному философскому диспуту, который состоялся вчера, я совсем не готова.
– Да не принимайте вы так близко к сердцу вчерашнюю болтовню. Александр – новенький. А такому нужно выговориться, спустить на кого-либо горячий пар своих мыслей. Молодого искателя хлебом не корми, дай хлестнуть кого ни попадя по морде неразрешимыми космическими проблемами, болтающимися в разгоряченной головушке. Вчера мальчики славно развлекались, разминая свои интеллектуальные мышцы. Мы просто куролесили и резвились. То был не философский диспут, а вербальная эквилибристика. Ты присутствовала при любимом развлечении интеллектуалов, которые время от времени устраивают кому-либо религиозный шантаж, обрамленный в философское разгильдяйство. Короче говоря, Сашу потянуло на экзистенциальное хулиганство, пижонство и выпендрёж.
– Но ведь проблемы вы подняли серьезные. Даже я, далекий от религии человек, ощутила это всей кожей.
– О да, наисерьезнейшие, – сказал он с самым несерьезным, веселым выражением лица. – Однако проговаривать их сейчас по второму разу не будем. Это – высшая математика. А тебе и таблица умножения неизвестна. Давай начнем с чего-то очень простого. Найдем начальную точку отсчета. Набор простых идей, которые тебе хорошо известны. Такие слова, как Бог, Царство Божие, Нирвана, Нагуаль и все прочие термины, от которых за версту несет циклопическим гигантизмом, для тебя так же мало значимы, как для муравья заснеженная Кайласа. Вместить бесконечность в спичечную коробку непросто. Посмотри на верующих, они устали от собственной религиозной терминологии. Она их не вдохновляет. Их Бог зачастую превращен в существительное, состоящее из трех букв. А существительное не радует. Ибо мертво, как прилагательное или суффикс. Магический язык тебе не известен, а от религиозного ты устала, читая современную прессу. Вот тебе и парадокс: Бог – источник жизни, и вдруг – мертв. Только на бумаге, слава тебе, Господи. Поэтому предлагаю уцепиться за какую-нибудь сказку. Так тебе будет понятнее. Чем ты развлекалась не на шутку? Какие сказки прочла?
– «Трудно быть Богом», – начала вспоминать Вероника, пытаясь перечислить некоторые книги Стругацких, – потом…
– Богом быть не трудно, – перебил ее Геннадий, – трудно им стать, вот в чем дело. Стоп! – вдруг осенила его какая-то мысль – «Матрицу» смотрела?
– Пару раз, – ответила удивленная Вероника.
– Слава Богу! Хоть какая-то сказочная дребедень пользе послужит. Теперь будь внимательна. Приготовься услышать немыслимое. Этот фильм – не фантастика…
Сказав это серьезным и безапелляционным тоном, он замолчал, внимательно смотря ей в глаза.
– Ну, знаете, я, конечно, не слишком умна, поэтому вы можете куролесить словами, как вам вздумается, но водить меня за нос экстравагантной философией – это не самое лучшее, что сейчас можно придумать. Не стоит, поверьте.
– Это не философия, Вероника. Увы. То, что вы видите перед собой, истинной реальностью не обладает. Вещи вам только кажутся реальными, вечными и настоящими. Вы живете в мире сна. Да, да, все это, – сказал он, нарисовав рукой перед собой полукруг, – ваше сновидение. Нереальность.
– Геннадий, вы меня, конечно же, извините, – сказала она с толикой раздражения, – но я уже начинаю уставать от заумных суждений. Возможно, вы маги. Возможно, вам доставляет удовольствие жонглировать шокирующими фразами, в качестве хобби. Я даже готова допустить, что во всем этом есть какая-то доля недоступной мне истины. Но без доказательств, ваша идея кажется глупой. Простите. Ведь доказательств предъявить вы не хотите. Или не можете.
И тут случилось непредвиденное. Вместо того чтобы что-то сказать, Геннадий быстро выкинул вперед руку и ударил ребром ладони по стоящему перед Вероникой стакану с апельсиновым соком. Стакан не опрокинулся, ладонь прошла сквозь него, словно он был призраком, мнимым изображением или какой-либо голограммой.
Его взгляд стал пронзительным. И Веронику слегка затошнило. В пупке возникло давление, как будто в него уперлись невидимой палкой.
Это не вписывалось ни в теорию, ни в жизненный опыт. Увиденное случилось не на экране. Не в телевизоре. Перед ее собственным носом. Здесь и сейчас. Даже испугаться она не успела. Ее разум в шоке застыл. Он опустошился. Сник. Там не было ни одной самой примитивной, самой завалящей мыслишки. Она попыталась думать, но не смогла. Все было тщетно. Разум молчал. Она этого себе даже представить не могла, что этот вечный болтун, неустанный говорун и неистовый баламут, может, словно компьютер, зависнуть.
И тут она по-настоящему испугалась. Всеми силами своей души она попыталась выйти из ментальной пустыни да на «простор» хоть какого-нибудь скудного мышления. Она напрягла всю свою волю, прикусив кончик языка. И что-то ее отпустило, поезд мыслей мало-помалу тронулся.
«Стакан – ненастоящий, – пронеслась в голове первая мысль, – он его каким-то образом подменил. Перед ней – аксессуар фокусника. Всего лишь». «Но если стакан ненастоящий, как может быть ненастоящим вкус апельсинового сока, который она до сих пор ощущает во рту? – задалась она тут же резонным вопросом. Или – его запах. До какой степени можно не доверять собственным ощущениям?». И тут ее посетила совсем уж «гениальная» мысль: «Ну конечно же! Я – сплю. Геннадий меня незаметно загипнотизировал. А под гипнозом человек может ощутить все что угодно». Вдохновленная этой мыслью, она сильно ударила ладонью по стоящему перед ней стакану, надеясь, что ее ладонь в этом царстве гипноза так же легко пройдет сквозь несуществующий фантомный стакан.
Но реальность ее догадку не подтвердила. Громко звякнув о стоящую рядом тарелку с салатом, стакан грохнулся на стол, выплеснув на скатерть ароматную жидкость. Маленький оранжевый водопад тут же омыл колени Вероники, пропитывая сладкой влагой чулки до самых пяток.
Поставив стакан на место, Геннадий молча кивнул головой на дверь ванной комнаты.
Здесь она сняла свои соблазнительные чулки и бросила их под сильную водяную струю. Вытирая мокрым полотенцем сладкие ноги, Вероника впервые ощутила себя полной дурой. Стакан был на редкость настоящим. Но и она выглядела самой настоящей идиоткой. Никаких конструктивных мыслей голова более не рождала. Собеседник подтвердил свои слова аргументом, который не вписывался в ее представление о вселенной. Его козырь крыть было нечем. То, что ей казалось таким реальным, для него было реальным лишь в некотором смысле. Но в каком именно, ее ум понять был не в силах.
– Ну как прошла верификация реальности стеклянной посуды? – спросил вышедшую из ванной Веронику улыбающийся Геннадий. – Успешно?
Вероника промолчала. Разум происшедшее не вмещал. Подойдя к столу, она печально посмотрела на испорченную скатерть.
– Есть ли смысл унывать? – приободрил ее Гена. – Это ведь не кровь и не слезы. Это – последствия твоего научного эксперимента. Все отмоется. Не грусти.
– Вам удалось победить Матрицу? – решилась взять быка за рога Вероника, присаживаясь на диванчик. Ее сиденье было чистым. Гена зря времени не терял.
– Если бы! – воскликнул Геннадий. – О если б это было так просто! Мы были бы уже Богами, и разговаривать с нами вам бы не удалось. Матрица обладает властью и над нами, но, правда, не такой сильной как над тобой.
– Простите, Геннадий, но я вообще перестала что-либо понимать. Вначале вы говорили, что знание и силу у человека отбирают невидимые вампиры. Теперь вы утверждаете, что во всем виновата какая-то всемогущая Матрица, совершенно фантастическая, неизвестно кем созданная машина иллюзий, заставляющая нас считать весь окружающий мир реальным, хотя он реальным в действительности не является.
– Правильно, – невозмутимо подтвердил ее собеседник, – вы, наконец, поняли две идеи, связанные между собой как мать с дочерью. Вы должны знать, есть два способа изложения истины. Есть истины для «бедных», а есть и для «богатых». Сказки о вампирах – истина для «бедных», скудных разумом и интуицией. Мне же думается, что разум твой достаточно тонок и восприимчив, чтобы воспринимать истину и для «богатых». Иначе бы я о Матрице даже не заикнулся. Матрица – первооснова. Космический фундамент всех феноменов. Она сложна и имеет много уровней. Где каждое разумное существо одурачивается по индивидуальным рецептам. Власть ее колоссальна. Другого слова не подберешь. Изощренность – фантастически неимоверная. На русском языке даже слов не существует, чтобы изобличить всю силу этой бестии – всю ее хитрость, утонченность и изворотливость. Вампиры – лишь одно ее «щупальце», которых не счесть. Все эти гнусные твари, душащие людей, лишь маленький, обозримый фрагмент ее власти. Думать, что нас, богоподобных, смогли поработить какие-то кошмарные твари, прилетевшие из неизведанных глубин космоса, это глупость. К несчастью, невероятно распространенная. Вампиры – такие же рабы Матрицы, как и мы. Хотя нет, их рабство еще страшнее. Вампиры одурачены Матрицей сильней человека! Ибо их способ существования никогда не позволит им обрести свободу и счастье. Вампиризм никогда не даст обрести целостность. Именно в этом его коренной дефект, несмотря на всю его сладость.
– Так почему же вы не кричите об этом бедствии на каждом перекрестке? Почему никто не изучает Матрицу, чтобы подарить всем свободу?
– Так уж и никто. Древние индусские видящие, искавшие счастье для всего человечества, копали очень глубоко. И они докопались-таки до ее корневых, глубинных основ. До «нервных узлов», посредством которых она диктует власть всему мирозданию. Они-то и назвали Матрицу словом Майя – Иллюзия.
– Я знаю, что такое Майя, – сказала Вероника, вспомнив одну случайную лекцию, на которой ей довелось присутствовать в студенческом общежитии. О системах йоги рассказывал один парень, увлекавшийся индуизмом. Она забыла о йоге почти все, но слово Майя, вселенская иллюзия, осталось в памяти навсегда.
– Зато я не знаю! – ответил Геннадий, всплеснув руками. – Слава Богу, будет теперь у кого поучиться. Поймите, Вероника, тот, кому известна структура Матрицы, известна не на словах, не в теории, обретает бессмертие. Ибо Матрица теряет над ним свою власть. Навсегда.
Он сказал последние предложения с выражением, чеканя каждое слово.
– Так почему же эти древние индусы не подарили это знание всему человечеству? Почему они были такими эгоистами? Почему они спасли от царства смерти только самих себя?! – спросила она с возмущением, обидевшись на древних людей, обретших свободу. Ее обида на древних йогов была настолько велика, что она готова была скрутить их в бараний рог, отхлестав самыми обидными эпитетами.
– Потому что Знание подарить нельзя. Подарить можно только информацию. А информация – не спасает.
Он на некоторое время замолчал, предоставив возможность как следует обдумать услышанное. А затем продолжил:
– Короче говоря, ты должна увидеть. Не глазами. Хотя бы некоторые фрагменты Матрицы. Это и будет твоим первым Знанием. До этого же момента, ты в ее полной власти. И все твои попытки обрести счастье тщетны. Матрица – Хищница. А ей ты можешь противопоставить только свой дух. Все остальное она контролирует.
– Но в чем ее самая страшная, самая главная сила? – спросила Вероника, пытаясь понять воздействие Матрицы на собственную жизнь.
– Она переворачивает все с ног на голову. Золото кажется мусором, а мусор – золотом. Посмотри, например, на величайшую загадку религиозного мира: без Бога мы не можем есть, пить иль дышать. Ни одной лишней секунды. Ни мгновения. Пальцем без Его милости пошевелить не в состоянии. А ведем себя так, словно Он – ничтожнейшая дребедень, микроскопическая ценность. Неблагодарность к Нему – норма жизни. А претензии – выше Гималаев. И при этом человек порой никак не может уразуметь, как это его жизнь, единственная и неповторимая, превратилась в сплошное самоистязание или в бездумную войну за место под солнцем и изобилие разрешенных законом наркотиков. Запомни, Вероника, на всю оставшуюся жизнь: главная цель Матрицы – спрятать от нас Бога. Сделать Его несуществующим. А если это не удается, то – неинтересным, скучным Субъектом, постижение которого не стоит и толики усердия, ни одной капли пота.
С этим Вероника вынуждена была согласиться на все сто. Совсем недавно, стоя перед Казанским собором, она так горячо объявляла бойкот Богу, что теперь стыд стал мало-помалу просачиваться в ее сердце.
– Это чудо перевернутых кверху ногами ценностей высокий разум вообще переварить не в силах. Сколько раз, по молодости и по глупости, мы рьяно хватались за разный мусор, за тот или иной хлам, игнорируя Источник истинных блаженств и вечной жизни. Мы рождены, чтобы познавать и блаженствовать. Но Матрица осуществляет мощное перепрограммирование нашего разума. И мы неистово бросаемся познавать только грех – скачивать на свой персональный «компьютер» всевозможные удовольствия. Пока смерть не поставит в этом «познании», в этой бешеной скачке свою жирную точку.
– Так почему же религиозные люди, возлюбившие Бога, не приносят нам благую весть? Почему не научат нас борьбе с Матрицей? Я имею в виду подлинных святых, а не то унылое бормотание, которое мы слышим в церкви. Почему религия не может победить Матрицу? – спросила она огорченно.
– Что за глупый вопрос. Вероника, ты же умная девочка. Коллективной религии в природе не существует. Религия – это не Министерство Внутренних Дел, это не Священный Синод и не Папская курия. Религия – это твоя персональная связь с духом. Личные взаимоотношения с Богом. А церкви – организации более или менее одинаково мыслящих личностей. Но всех этих личностей невозможно заставить мыслить по-настоящему одинаково. Как ни старайся. Какую бы настойчивость не проявляли руководители церкви, толку не будет. Еретики никуда не делись. Их просто перестали жечь на кострах. Поэтому невозможно привить всем одну и ту же цель. Каждый понимает, что такое любовь, Бог и прочие небесные аксессуары по-своему. То бишь – неправильно, в большинстве случаев. Любая церковь только с виду едина. Снаружи. Но внутри она состоит из миллионов людей, каждый из которых верит и мыслит так, как хочет его левая нога. Только глупые архиепископы заявляют от имени всей церкви, уподобляясь члену ЦК КПСС, заявлявшем от имени всей партии. Для воздействия на Матрицу нужно подлинное единство. Не показушное. Чтобы изменить ее на какой-то ничтожный процент, необходимо сильное намерение большого числа могучих людей. Но откуда ему взяться в церкви, где каждый думает и верит по-своему, увешенный комплексом своих личных суеверий и устремлений? Было время, когда церковь боролась за единомыслие самыми фашистскими методами, физически уничтожая священные тексты и жрецов параллельных церквей. До сего дня восхваляют лишь местных святых, а зарубежные поливаются грязью. А результат? Пойми, сколько ни заставляй петь коллективно Символ Веры, единомыслия не прибавится. Как не прибавится патриотов, если всех россиян принудить по утрам петь государственный гимн.
– Я согласна. Но я не о том. Я имею в виду настоящих святых, которые могут направлять усилия церкви.
– Ты часто видела на улицах бродячего святого, познавшего Истину? – ответил вопросом на вопрос Геннадий. – Ты, верно, полагаешь, что церковь создана без участия Матрицы? Без ее тлетворного духа? Святые не выкрикивают на улицах высокие лозунги только потому, что Бог бережет своих истинных. В противном случае их жизнь будет недолгой. Вспомни, Иисуса убил не Понтий Пилат, которому тот был «до лампочки», его убили попы, представлявшие Матрицу. Если же Матрица и допускает существование святого, громко глаголющего на весь мир, так только для того, чтобы породить посредством его слов еще одну религиозную бойню. Ибо толкователей слов будет тьма. Но так как все они будут незрячими, их словесная перепалка рано или поздно превратится в кровавую схватку горячих фанатиков. Будут драться за все: за мощи, за реликвии, за толкование текстов и верховенство первосвященников. Пойми, действие Матрицы – это не нашествие монголо-татар, сегодня она коллективно не побеждается. Может, такое время придет… Но сейчас победа может быть только твоей личной заслугой.
– Но почему нет единства? Разве Матрица заставляет нас жить в хаосе мнений?
– А ты думаешь, кто, Пушкин, что ли? – спросил он насмешливо. – Гибкости этой Хищницы можно только завидовать. Для каждого человека она находит свой персональный крючок, непреодолимый соблазн, на который тот поддет, словно глупый пескарь. Матрица постоянно изобретает убийственные блаженства и сладости, от которых нет никаких сил отказаться. Все ищут источники личного наслаждения, по ходу дела провозглашая красивые фальшивые лозунги, поддерживающие их авторитет и чувство собственной важности. Ее изощренностью можно только восхищаться. Ибо каждый повязан своим персональным наркотиком или страхом его потерять. Эротика, тщеславие и жалость к себе – лишь глобальные ямы, фундаментальные казематы, в которых «парятся» основные массы людей. Но в каждой из этих ям есть и твой персональный крест, который крадет твою Силу. Но самое страшное изобретение Матрицы в том, что твой личный крест, невидимая тюрьма, очень мобильна. Если ты, например, усилием воли отказываешься от секса, видя в этом ненужную потерю энергии, Матрица тут же перемещает твой крест в яму тщеславия. И ты начинаешь гордиться тем, что обуздал мощную эротическую стихию. А это еще хуже энергетического истощения. Если же ты идешь еще дальше, подставляя себя под яростную критику недоброжелателей, дабы раздавить эту гадину неумеренного тщеславия, тогда тебе может стать себя просто жалко. Ибо усилий – море, а результат – почти нулевой.
– Значит, – решила подвести итог Вероника, – отказываться от секса не нужно?
– Ну, знаешь, этого я не говорил. Это сложный вопрос. Если ты сновидящая, то нужно. В других же случаях, не всегда. Это зависит от запасов энергии и миллиона прочих нюансов. Но что нужно по-настоящему? Что нужно всегда? С чего начинается мистика? Подлинная, а не игрушечная, развернутая во имя нетрадиционных забав. С чего начинается любая йога? Подлинный Путь начинается с того, что ты отказываешь от сотрудничества с вампирами эротической природы. А это очень хитрые существа. Они требуют либо изобилия секса, либо – полного воздержания, если оно не идет тебе на пользу. Сложная ситуация. В противном случае, все бесполезно. Любые усилия тщетны. Все остальное – самообман. Для эротомана смысл жизни – сексуальные игрища. Поэтому его свобода за стальными бронированными дверями. Как золото Форт Нокса. И если его соблазнить искать Царство Божие, он его будет искать, не сомневайся. Ничем не рьяней Терезы Авильской. Но для чего? Чтобы с кем-нибудь в этом Царстве сладко потрахаться. Так что, сколько не проповедуй благодати Царства Божьего, но Матрица и ее слуги своего не упустят.
– Но как это ей удается? Мы ведь не полные дебилы, разве мы не существа, созданные по образу и подобию Бога? Что это такое, Матрица?
– Ох, Вероника, ну и задачку вы мне задали. Ну как я могу вам объяснить все эти тонкости, если вы так долго игнорировали религию? Валять дурака – дело нехитрое. Учиться – непросто. Вот вы и предпочли, что попроще. Ладно, попробую, – сказал он, на минутку задумавшись. – Устройство компьютера представляете?
– Очень плохо, – призналась она, слегка смутившись, – в общих чертах.
– А больше я и не требую. Теперь слушай. Твое тело – это материнская плата. Ум – процессор. Память и эмоции – винчестер. Прана, жизненная сила, – это электрический ток. Набор файлов – мысли и чувства. А теперь я подошел к самому главному. Матрицу пощупать и понюхать нельзя, в отличие от проводов или кулера, ибо она состоит из очень тонкой материи. Матрица – это программное обеспечение компьютера. Матрица, образно говоря, – это основная программа – WINDOWS 98, например.
– Что?! – ужаснулась Вероника, – Матрица, этот зверь, находится внутри нас?!
– А ты думала, где? На Луне или на звездах?
– Но ведь такая программа тотально владеет компьютером!!! Компьютер без нее вообще не работает!
– Наконец-то! – торжественно провозгласил Геннадий, обрадованный ее искренними эмоциями. – Наконец-то вы начинаете хоть чуть-чуть догадываться о своем чудовищном, почти беспросветном рабстве. Это прогресс. Поздравляю!
Раньше Вероника даже представить себе не могла, что какая-то вычурная философия способна ее так опечалить. Но страшный смысл его слов дошел-таки до ее сердца. Она вдруг остро почувствовала, что вся ее жизнь была никчемной. Ибо эта проклятая программа не давала ни на секунду задуматься о смысле жизни. Она не оставляла ни времени, ни сил, чтобы искать свободу и счастье. Вероника гналась за тем, что было дорого лишь для идиотов. Несчастнейших людей, живущих без всякого смысла. А они о внедренном в них кошмаре даже не догадывались, ни сном, ни духом, несмотря на все бедствия своей жизни.
А Геннадий тем временем подливал масла в огонь:
– Люди хотят быть глупыми, поэтому глупыми и остаются. Вот в чем беда! Людям нравится быть невежественными, из-за Матрицы, разумеется. Они хотят быть садистами и мазохистами. Никто их не заставляет. Они хотят этого сами. Из-за влияния этой программы, конечно. И чтобы поддерживать в себе эти мерзкие качества, человек ведь существо по природе божественное, нужны вампиры. Самому человеку в такое болото трудно упасть. Нужны помощники. Возможно, что силой человеческого намерения эти гнусные существа и были привлечены когда-то из своих темных глубин.
– Чтобы помочь упасть человеку?!
– Да, человек – существо любопытное. А познание тьмы для многих намного интереснее изучения света. А за такое познание он вынужден платить. Платить огромными страданиями, духовным невежеством и смертью.
– Теперь я догадываюсь, почему шизофрения почти неизлечима, – высказала она вслух неизвестно откуда пришедшую мысль. – Им хочется оставаться в прежнем состоянии духа. Им хочется болеть. А того, кому нравится собственная патология, вылечить невозможно.
– Это – финал всех усилий Матрицы, – подтвердил ее догадку Геннадий, – Матрица делает из всех шизофреников. Лишает целостности. Душа и сердце стремятся куда-то ввысь. А разум – куда-то еще, как правило, к удовольствиям мира. Эта жуткая программа раскалывает человека на множество разнородных фрагментов, каждый из которых имеет свою собственную цель. Человек – это лебедь, рак и щука.
– Значит, кое-кому просто нравится быть свиньей? – сказала она печально.
– Но он никогда об этом вслух не признается! Никогда! Даже самому себе, из-за чувства собственной важности, он об этом не скажет. А что уже говорить про других…
– Но какой космический негодяй внедрил в нас эту заразу? Какой подлец подчинил нас этой Матрице?! – спросила она с отчаянием. – Это дьявол, сатана или как там его называют?
И тут к полной неожиданности Вероники Геннадий от всей души рассмеялся. Отхлебнув немного своего ужасного чая с молоком яков, он добродушно ответил:
– Вот она, черно-белая логика неофитов. Вам бы в манихеи податься, Вероника. Вам бы в этой секте цены не было. Поймите, – сказал он, улыбаясь, – поймите без всяких эмоциональных эксцессов, Матрица – это законы природы. И, сейчас я произнесу маленькую тонкость, которую трудно понять, это все, что мы такими законами упрямо считаем. Любая ложная теория, получившая статус «закона», благодаря своей популярности, распространенности или красоте. Законы природы, химические, физические, психические и биологические – это и есть Матрица. Программа. Часть воли Господа, которая проявилась в конкретных материальных объектах.
– Но о какой свободе тогда вы говорите? К какой свободе стремитесь? Нет и не может быть никакой свободы, потому что законы природы победить невозможно! Мы навсегда останемся их жалкими рабами. Законы можно только изучать. Им можно только следовать. Если верить вашим словам, свобода – это утопия. Вы понимаете, что победить Матрицу невозможно? Это же воля Бога!
– Кто это тебе сказал, что программу изменить невозможно? Кто? Папа римский? Или великий заезжий гуру Пердунанда? Ты что, на компьютерах не работала? Как только возникает нужда, программист, автор программы, разделывается с ней, как Бог с черепахой, превращая ее во все что угодно. Ты слушаешь невнимательно. Я сказал, что Матрица – часть воли Бога. Часть, понимаешь. Есть и другая часть. Не обремененная Законом. И она, всякий раз, когда вопль к Небу услышан, вмешивается. Иначе молитвы были бы совершенно бессмысленны. Как разновидность вербальной мастурбации.
– Хорошо, я согласна, допустим, что Великий Программист свободен от им же созданных программ. Но мы то тут причем? Кто нам даст власть над законом?
– Садхана, Вероника. Кто же еще. Только садхана.
– Не поняла. Переведите.
– Практическая устремленность к свободе. Жажда познания духа. Тот, кто взращивает осознание, рано или поздно становится программистом – Творцом. Ибо познает Закон. Познает и превосходит, – сказал он спокойно и торжественно. – Я не говорю, что освободить себя от Закона легко. Это непросто. Иначе этому следовало бы в начальных классах обучать ребятишек. И хотя это непросто, все мистики только этим и занимаются. Чем же еще им заниматься, если не поиском Абсолютной свободы? Самой сладкой клубнички на свете. Ты ошибочно наделила программу, Матрицу, абсолютной властью над миром. И сразу же начала Хищнице поклоняться, как поклоняются ей все атеисты. Они прилежно изучают законы, чтобы в дальнейшем им добросовестно следовать. И, заодно, эксплуатировать, на все сто. Но мы – сумасшедшие. Мы не верим в абсолютную власть, каких бы то ни было программ. Ибо мы в этом убедились на практике. Программы не абсолютны. Они не всевластны. Ибо материальны. Эта материя очень тонка. Но это все же материя. А материю дух может лепить как пластилин. Как ему вздумается. Если бы физические законы, особая программа Матрицы, были абсолютны, моя рука не прошла бы сквозь этот стакан. Йоги не могли бы ходить через бетонные стены или по раскаленным углям.
Вероника вдруг вспомнила кадры из документального фильма, где какие-то люди в набедренных повязках ходили по горячим углям и плескали себе на живот большие порции кипящего масла. Она смотрела тогда этот фильм с чувством легкого отвращения, ибо представила, что творилось бы с ней, если бы она пролила себе на ногу с раскаленной сковороды хотя бы чайную ложку подсолнечного.
– Есть ли на свете хоть один единственный биолог иль физик, который, не привлекая метафизику, толково объяснит, почему нога на раскаленном угле не обжигается, не пригорает? – задал он ей риторический вопрос. И не получив ответа, продолжил: – А ведь все очень просто: силой духа одна из программ Матрицы блокирована. Все остальные программы можно блокировать точно так же. Дух сильнее программ. Он их хозяин.
– Но как же быть с искренними человеческими чувствами? – спросила она, наполняясь дурными предчувствиями. – Как быть с любовными привязанностями, радостями и надеждами? Неужто… неужто все это пустое?
– Самая страшное, самое подлое, самое сволочное качество Матрицы в том, что она заставляет нас влюбляться в то, что нас потом убивает. Человек влюблен в свою смерть. Он тянется к ней всеми силенками, а потом жалуется, что жизнь его потрепала, наехала на него своими железными гусеницами. Посмотри сколько кругом катастроф. Причем, на пустом месте. А место, между тем, не пустое.
– Любовь – это тоже одна из программ Матрицы? Я имею ввиду, к другому человеку, не к божеству, – спросила она напрямик, в ту же секунду пожалев об опрометчивом вопросе. Вероника испугалась, что сейчас ей придется выслушать самый страшный из всех возможных ответов. И, возможно, он догадается про ее чувства к Андрею.
– Любовь, как много в этом звуке для сердца женского слилось, как много в нем отозвалось… – лирично продекламировал Геннадий, уходя от ответа. – Послушай, Вероника, давай мы отложим этот разговор про любовь до того момента, когда ты будешь чуть-чуть покрепче. Согласна?
– Да, пожалуй, – поспешно ответила она. И тут же попыталась спрятать свое смущение за новым вопросом. Ее не слишком интересовала эта проблема, но от страшной темы надо было уйти как можно скорее и как можно дальше:
– Скажите, Геннадий, а всем известный закон кармы, что это? Тоже программа?
– Ну что мне с тобой делать? Я же сказал четко и явственно: любой закон – программа. Почему причинно-следственные связи должны быть исключением? Этот закон, как и любой другой, не абсолютен. Хотя статус у него особенный. Это одна из фундаментальных, корневых программ Матрицы. Но и на нее есть управа. Сильное сознание способно даже ее лишить силы.
– Отменить? Как? Как можно отменить закон возмездия? Разве мы не должны расплачиваться за свои грехи? Разве это в человеческих силах?
– Конечно! – вдохновенно воскликнул Геннадий. – Верующий только и занят тем, чтобы улизнуть от возмездия. И его преимущество перед атеистом в том, что иногда это ему удается. Атеизм – мерзкая штука. Хотя выглядит импозантно – как широкое свободомыслие. А на деле – дерьмо. Гнусная философия тайных рабов Матрицы. Посмотри на молитвенников, почти все они умоляют Бога отменить этот Закон. Даже Иисус дарит молитву, которая к этому призывает: «прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим».
– Значит, христианство борется с этим законом?
– Еще как! Но весьма деликатно. Так как программа создана самим Богом, они его же руками и пытаются ее отменить. Христинин использует Бога как гаечный ключ, которым можно отремонтировать свое несчастное бытие. Пойми, нет таких программ, в которые бы человек не имел бы право вмешиваться силой своего духа. Нет таких программ, которые не дают сбоев. Которые не ломаются. Христианство вообще решилось на беспрецедентный шаг, оно решило этот закон нагло игнорировать, выбросив его на помойку вместе со всем индуизмом. А если программу изо всех сил игнорировать, лишить ее подпитки своей верой или отчаянно просить Бога ее отменить, то она, как и любой механизм, начинает давать сбои. Лишает человека заслуженного возмездия.
– Но ведь такая борьба с Матрицей бессознательная, глухая, – догадалась Вероника, – а если воевать с ней сознательно и целенаправленно, что нужно делать?
– Мне нравится ход твоих мыслей, – сказал он довольно, – это – самый лучший метод борьбы. Запомни, здесь есть одна хитрость, уловка. Она в том, что закон кармы инерционен. Другими словами, эта программа действует медленно. Чтобы карма материализовалась, ей нужно время и подходящие условия. Есть грехи, за которые мы должны ответить лет через сто. А есть и такие, для которых подходящие условия наступят лет эдак через пятьсот. Поэтому наращивать осознание нужно очень быстро, чтобы карма не успевала наступать на пятки. Толтеки, например, наращивали личную силу и осознание так быстро, что вообще не заметили на горизонте и вокруг себя какой-то там кармы. У мексиканских магов вообще речь не шла об этой программе Матрицы, о которой Индия прожужжала нам все уши. Поэтому двигаться к Богу нужно не жалея ни сил, ни времени.
– Но что дает осознание? Как оно может поменять работу этой программы? Оно же ее может только понять, а не отменить.
– Осознание привлекает к себе особую силу – духовный огонь. Это пламя настолько сильно, что способно устроить пожар в каузальном теле, в небесной канцелярии, другими словами. Понимаешь, это – пожар не где-нибудь, а в божественной библиотеке, в прокуратуре, где хранятся документы о наших преступлениях. После такого пожара служители кармы и всей небесной канцелярии изгаляться над тобой уже не могут. Представляешь, открывает небесная полиция ящики своего стола, чтобы в очередной раз надавать тебе по шее, а там ни хрена нет, один пепел. Документам, пленкам и дискетам – каюк! А они ведь буквоеды, без докладных о твоих грешках тебе в морду давать побоятся. Согласись, что для любого суда над нами нужна папка со списком наших пронумерованных шалостей. А ее нет. И на земле и на Небе. А на нет, и суда нет. Человек вступает в эпоху вечного счастья. Свободы. Ибо нет ни программ кармического возмездия, ни списка наших долгов.
– Но как мне развести этот небесный огонь?
– А как хочешь. Андрей тебе все нужное скажет. Вообще говоря, методов множество. Если не умеешь медитировать – искренней жаркой молитвой. Бог тогда сам все спалит дотла. Он – искуснейший подрывных дел мастер. Индусы, к примеру, использовали мантры – имена Бога, укомплектованные в особые зажигательные смеси. Рецитация мантр – это как добывание огня из сырых палок. Трешь, трешь, трешь их друг о дуга, толку нет. Думаешь: зачем дурака валяю? Палки, между тем, подсыхают. Снова трешь, трешь, трешь. Хочется плюнуть. Толку нет! Снова трешь, трешь, трешь, теряя последнее терпение. Ты уже ни во что не веришь! Ни в мантры, ни в Тантры. Сплошное неделание. А потом вдруг – огонь!
– И – пожар в прокуратуре, – закончила Вероника. – Но ведь могут сгореть и документы о нашем награждении. Мы ведь не только грешили. Нас и подарками наделить есть за что.
– Да в том-то и прелесть, чтобы спалить все. К чертовой матери! Огонь, он и в Африке огонь. Свобода – это немыслимое блаженство! Тебе этого пока не понять. Недоросль потому что. А заслуги, пойми, тоже связывают. Черт их подери! Поэтому всегда есть риск вляпаться в земные наслаждения и забыть о Свободе. И как последнему ослу стать рабом Матрицы по второму кругу.
– Извини Геннадий, но я чего-то не понимаю. Компьютер ведь не может работать без своей фундаментальной программы, без Матрицы. Что означает эта Свобода? С чем ее едят? Может, мы должны поставить на него новую, улучшенную версию WINDOWS?
– Эк куда ты хватила! За горизонт. Твой вопрос – от ума. Он преждевременный. На языке слов нет возможности что-то сказать об Абсолютной Свободе. Нет, понимаешь. Все, что ты слышишь, тебе приходится анализировать своим рабским умом, ты исследуешь мои слова с помощью Матрицы, поработителя. С минимальным участием духа. Но Матрица не может помочь тебе разобраться в том, как ее уничтожить. Это же глупость. Глупость совершенно логичная, неизбежная, ибо ты стоишь в самом начале. Человек – не процессор, не винчестер и не материнская плата, и, тем более, не какие-то файлы отрывочных мыслей. Ты – дух. А о духе на языке ума, перегруженного всяким мусором, сказать невозможно. Ты все должна испытать на собственной шкуре. Сладость свободы надо попробовать. Тот, кто испытал эту Свободу, в раба превратиться не может. От этого духовного освобождающего блаженства искатель не откажется никогда. Ибо он – и есть это блаженство. Это твоя СУТЬ.
– Но если Матрица все контролирует, как она могла допустить, чтобы мы встретились, чтобы я могла получить информацию о борьбе с ней? Как зло может не защищать свои позиции?
– Матрица все контролирует! – зычно передразнил ее Гена. – Кто тебе об этом сказал? Откуда такой гениальный пассаж? Это Бог все контролирует. К счастью. Матрица и все ее черные слуги – это левая рука Бога. Ангелы и помогающие нам святые – правая. Сам же Бог – это Тайна. Теперь тебе нетрудно будет понять, что абсолютного зла в природе не существует. В противном случае, вселенной правили бы два Бога. Но Он, нравится нам это или же нет, один.
– А как же дьявол? Неужели его нет?
– Еще один дурацкий вопрос. А ты – есть? Почему это тебя не интересует? Почему тебя тянет спрашивать про всякие глупости?
– Я есть, – ответила Вероника удивленно и неуверенно.
– А стакан есть?! – спросил он сурово, почти со свирепостью.
Вероника хотела рефлекторно сказать, что есть, но, переметнув взгляд на стол, удивилась. Стакана не было!
Она тихо пощупала скатерть в том месте, где тот стоял. Она сделала это осторожно, чтобы во второй раз ненароком не опрокинуть сделавшуюся невидимой посуду, но ни на что невидимое ее пальцы не наткнулись. Этот проклятый стакан куда-то исчез! Во второй раз он выделывал с ней свинский фокус. Несколько раз промусолив глаза на стоящих перед ее носом тарелках, салатницах, и чашках, она в отчаянии заглянула даже под стол. Под ним ничего, кроме четырех ног, найти не удалось.
Геннадий смотрел на нее почти что насмешливо, с интересом наблюдая за ее бесплодными поисками.
Легкий страх постепенно наполнял душу, ибо шокирующий смысл происходящего наконец-то дошел до ее изумленного разума. «Если стакана, в существовании которого она не сомневалась ни на йоту, на самом деле нет, то может ли она быть уверена в том, что она, Вероника, есть? – размышляла она. – Где гарантии, что она – это не она, а какая-то программа Матрицы, которая по наивности считает себя существующей?» Эта мысль настолько потрясла Веронику, что она готова была заплакать. Ведь теперь жизнь не имела для нее никакого смысла! «Если она не может найти какой-то проклятый стакан, то как тогда найти саму себя?!» – думала Вероника с отчаянием.
– Наверное, ты его украла? Признавайся, – сказал он серьезным тоном, сверля красавицу свирепым взглядом.
Вероника не ответила. Ей было не до шуток. Она скоропалительно теряла веру в саму себя.
– Можете обыскать, – ответила хмуро она, обидчиво уставившись в центр стола.
Мгновенно сменив гнев на милость, Геннадий скабрезно промолвил:
– Да я ж об этом мечтал с первой секунды, как только вы переступили порог моего дома, прелестная фифочка, – сказал он, жадно вытянув вперед над столом руки. – Дай, думаю, пощупаю ляжки этой красавицы. Вот благодать-то, а?
Она взглянула на себя, на короткую юбку и облегающий свитер. Спрятать что-либо на себе она бы не смогла, даже если б захотела, тем более этот дурацкий стакан. Но на всякий случай она все же провела руками по юбке и бедрам. Глазам она уже больше не верила.
– А теперь моя очередь. Раз, два, три, четыре, пять, я иду стакан искать, – сказал Геннадий, поднимаясь со своего стула.
Мысль о том, что мужские руки будут щупать ее колени и груди, так напрягла Веронику, что она готова была бежать без оглядки прямо к двери. Целомудренная красотка превратилась вдруг в сжатую стальную пружину, готовую перевернуть стол вверх тормашками, схватить нож и отчаянно защищаться. Действовала уже не она, Вероника, на арену выходили ее защитные целомудренные силовые рефлексы. Такую гору она победить не могла, но не защищаться было выше ее сил.
Она сжала свои кулачки и начала медленно подниматься с диванчика, пока вдруг не заметила, что Геннадий направляется не к ней, а в сторону холодильника.
Открыв холодильник, маг вытащил оттуда пачку абрикосового сока и, развернувшись к Веронике, с трудом сдерживая смех, заявил:
– А пить-то тебе больше нечего. Но мы тебе от жажды умереть не дадим. Ты не бойся!
И тут его вдруг прорвало. Он хохотал как сумасшедший. Хотя с ее точки зрения чего-то смешного она не видела вообще.
Подойдя к столу, он стал наливать сок прямо в стакан, который стоял не в центре стола, а рядом, справа от нее. От волнения в горле ее пересохло. И она тут же пригубила из таинственной прозрачной посуды, на этот раз не задумываясь, есть она или нет.
– Что в этом смешного? Что? – выкрикнула она с укоризной. – Вы меня чуть с ума не свели. Это что, повод смеяться?
– Простите меня, Вероника, ради Бога, простите, – сказал он, давясь от смеха, – этого я вам объяснить не смогу. И вы тоже не сможете, когда наступит ваше время объяснять дуракам устройство вселенной. Поверьте, не сможете! Чтобы понять, почему я смеюсь, надо быть на моем месте. Или, хотя бы, на месте Андрея.
– Что ж во мне такого смешного? – пролепетала она растерянно, поставив проклятый стакан на место.
– Когда-нибудь вы посмотрите на это в совершенно другом свете.
– В каком это таком свете? – спросила она обиженным тоном.
– Да вы попытайтесь рассказать любому трезвомыслящему человеку, своим друзьям, например, о том, как однажды искали у себя стакан под мини-юбкой. Искали, заметьте, не пьяная, не обкуренная, в трезвом уме и здравой памяти. Что они о вас подумают? А? – сказал он, продолжая смеяться.
Эти слова заставили ее, наконец, улыбнуться.
– Мало шансов найти потерявшийся стакан под мини-юбкой красавицы. Это по силам понять не только профессору. Об этом тебе скажет любой первоклассник, – заявил он напускным серьезнейшим тоном, подарив еще одну улыбку ее потерянному лицу.
«Да, видели бы сейчас свою училку птенчики из ее колледжа», – подумала она, наконец-таки преисполнившись юмором, ибо на какое-то мгновение ей удалось посмотреть на себя со стороны.
– Пойми, я шлепнул тебя по попке совсем не случайно. Тебе нужно запомнить, что дьявол – это один из самых могучих фантомов Матрицы.
– Значит, он все же реален! – попыталась восторжествовать Вероника.
– Нет! Реальностью он как раз и не обладает. И все ж таки существует. Этот парадокс ты поймешь чуть-чуть позже. Нас все время дурачат слова. Все реальное – существует, но не все, что существует, имеет за собой какую-то реальность.
– Простите, не понимаю, это слишком абстрактно.
– Да, понять это непросто. И я не слишком надеюсь, что тебе это по силам. Но все ж попытайся. Возьмем, к примеру, твои мечты. Все фантазии и всякие глупости, о которых ты грезишь, существуют. Ну, хотя бы в твоей голове. Согласись. Но только маленький процент твоих представлений о мире истинен. Лишь малая толика твоих грез воплотится, станет реальностью. Лишь некоторые твои представления о Боге и мире истинны, другими словами, основаны на реальности. Лишь некоторые твои идеи реальны, наделены силой. А все другие тебя лишь расстраивают, ибо лишают тебя твоей силы. Ибо основаны на иллюзиях. Не имеют в основе реальности. Тем не менее, эти убийственные идеи существуют. Чтоб им провалиться! Существуют, хотя и нереальны. Ибо реальность поддерживает, дает силу, – сказал он с уверенностью. Заметив, что эти слова не произвели должного воздействия, он вновь пояснил: – Что останется от тебя, если Богу вдруг взбредет в голову уничтожить вселенную? Что? Юбка, волосы и вся твоя сексапильная форма исчезнет. Сгорит в пралайе, космическом огне всеобщего растворения. Останется лишь душа и весь ее опыт. Только это. Только это реально. А реальное уничтожить нельзя. Только оно может войти в царство Божие.
– Значит, – догадалась Вероника, – дьявол в царство Бога войти не в состоянии. Ибо он нереален.
– Поэтому я и задал тебе перца, чтоб ты поняла: концентрировать на нем свое внимание очень опасно. Ибо те, кто о нем думают, тоже в царство Божие не войдут. О ком ты думаешь, с тем ты и связываешься. Дьявола воплотить могут даже твои мысли, не нужно никаких молитв! И тогда он предстанет перед тобой таким же осязаемым и плотным, как и вот этот вот чайник, – сказал он, кивнув на посуду, – напялив любую из форм. Но, скорее, представ перед тобой самым симпатичным из всех мужчин, которых ты когда-либо видела. Поэтому думать нужно только о Боге. О высокой Реальности!
И здесь Вероника вдруг осознала, что именно о Нем ей думать никогда не хотелось. Эта проклятая Матрица сделала все, чтобы она думала только о глупостях, обо всем на свете, о всяком мусоре, приносившем ей только невзгоды. Но она так и не удосужилась никогда подумать о Том, кто мог ей принести настоящее счастье. Этот чудовищный парадокс, бросившийся, наконец, ей в глаза, потряс ее душу. Она осознала наконец-таки колоссальную мощь, фантастическую силу одурачивающей всех Матрицы.
– Чего же от нас хочет эта хитрая Бестия? – спросила она почти с отчаянием. – Зачем мы ей сдались?
– Матрица – Провокатор. Экзаменатор. Поэтому с дьяволом каждый столкнется, хочет он этого или же нет. Она все время испытывает на прочность. Экзаменует, другими словами. Нетрудно понять, что этот экзаменатор наглядно показывает: достоин человек Царства Божия или нет. Приложил он для этого достаточно усилий или не приложил, поленившись себя совершенствовать. Вампиры – это градусник, измеряющий нашу температуру. Если мы сильно возлюбили какой-либо кайф, то термометр покажет, что мы в лихорадке. А для наглядности просто сведет нас с ума. Если же мы холодны к мировым соблазнам, тогда «термометр» не сможет нагреть нас по собственной воле. Это – измерительный прибор, а не источник энергии.
– Но зачем, зачем все это? Зачем? – недоумевала Вероника. – Зачем Богу эта замороченная земля? Эта Матрица превратила планету в сумасшедший дом. Не исключено, что и вся вселенная – тоже чистый дурдом.
– Посмотри, как увлекателен мир! – сказал он с энтузиазмом, протянув руку к окну. – Как много в нем и только в нем великих нереализованных возможностей. Он создан для увлекательнейших игр с Богом. Игра – это главное. Иначе не объяснишь парадокс: Голливуд печет сказки как пирожки и живет в роскоши, русский же крестьянин пашет как вол и еле-еле сводит концы с концами. И так – везде и во всем. Сказки правят миром! Любой соблазн стоит намного дороже насущной пшеницы! – сказал он торжественно, словно Архимед, которого осенило. – Но нигде нельзя наращивать осознание так быстро как здесь, в мире соблазнов. Там, где нет возможности упасть, нет возможности и подняться. Даже великие Боги и те желают иногда здесь воплотиться. Ибо на Небе эволюция почти невозможна. Да и там ты можешь двигаться вверх, вверх и только вверх. А здесь ты можешь двигаться в любом направлении, и вверх, и вниз, и вбок, и еще черт те знает куда, под любым градусом к вертикали. Игра в жизнь – фантастически интересна! Для этого тебе нужно просто накопить чуть-чуть больше энергии, и ты сама все увидишь. Ты слепа, слаба, и неустойчива, поэтому и жаждешь стабильности и гарантированного рая, как пенсии. Ты хочешь заморозить свой быт, свое семейное счастье, словно пирожное в холодильнике. А это – духовная смерть. Истина – в изменении. В мобильности. В новых и новых Играх, которые ты еще не познала.

Глава 3
ПИСЬМА К БОГУ

Целую неделю Вероника была предоставлена самой себе. Андрей где-то задерживался. А Геннадий появлялся лишь изредка, исчезая затем в неизвестном пространстве. В ее распоряжение перешла огромная питерская квартира, и, самое главное, библиотека, богатству которой можно было лишь позавидовать. Ей иногда казалось, что здесь было все, как в хранилищах Ватикана.
Вначале она позвонила всем своим подругам и маме, предупредив, что срочные обстоятельства заставляют срочно поменять работу. Затем ей пришло в голову написать письмо Анатолию, в котором она мягко предложила ему выметаться с квартиры. Однако это письмо так и осталось неотправленным. Ей вдруг стало изменщика очень жалко. Ее сердце не желало причинять ему боль. Но и возврата к прошлому тоже не существовало. Не было желания ни начать все сначала, ни дискутировать, пусть даже на расстоянии. Она очень надеялась, что, увидав разбитую кассету, он все поймет сам. Поймет и уйдет. Уйдет, как бы это ни было тяжело. Вера в редкое мужское благородство ее не оставила. Хотя трезвый разум говорил четко: не уйдет. Будет ползать на коленях, вымаливая прощение, возможно, пойдет на какие-то мелочные угрозы и, не исключено, самоистязания, но подобру-поздорову вряд ли отвяжется.
Этот проклятый Дмитрий Иванович (чтоб ему пусто было!) был в чем-то прав. За это ничтожное время она слишком многое поняла. И ее разбитое сердце прозрело. Но не в пользу этого Толика.
Она попыталась по памяти набросать карандашом два портрета, Геннадия и Андрея. Однако рисовать почему-то вдохновения не было. И она отдалась чтению. Ибо к приходу Андрея решила как следует подготовиться. Выглядеть полной дурой нельзя, решила Вероника. Вооружившись скорочтением, учительница бросилась в омут бумажного мистицизма.
Вначале она попыталась читать Карлоса Кастанеду, книги, которые уже прочли многие ее подруги. И только теперь пожалела, что так долго чуралась этого мексиканского мага. Его магическая одиссея захватывала, в ней было почти все: и радость, и отчаяние, и юмор, и новые мистические горизонты, неизвестные им, христианизированным европейцам. Она не успела прочитать неприкаянного антрополога до конца. Ибо попыталась охватить необъятное, впереди были новые книги, с которых и надо было начинать, но которыми она заканчивала. Кришнамурти ей понравился только вначале. От него веяло духом свободы, но никаких конкретных рецептов и дорог он к этой свободе не показывал, рассказывая в основном о том, какие же обычные искатели Бога глупцы. Просветленный ничего не говорил о своих трудностях, о своей личной эпопее и трагедии, о персональной борьбе за свободу, словно уже родился свободным. Это ее насторожило. И она взялась за Раджниша. Книги Ошо ее потрясли. И она, наконец, начала понимать, почему Александр ругает официальную религию, как сапожник грязный башмак. У него было с кого брать пример. Будда двадцатого века камня на камне не оставил от традиционных религий. От этого индуса по шапке получили все: и Папа, и архиепископы, и какой-то неизвестный ей Ауробиндо. Даже сам Господь стал предметом чудовищных шуток, на которые не скупился самый одиозный гражданин Индии. У нее сложилось впечатление, что уже малейшее просветление заставляет искателя смотреть на официальные церкви, как на главный оплот невежества и мракобесия.
Потом она попыталась читать Бхагавад-Гиту. Но книга показалась ей скучной и неактуальной. Она была очень абстрактна и переполнена терминами, смысл которых был непонятен. Все эти древние герои, Арджуна, Бхишма и Юдхиштхира, и все их проблемы были так же далеки от нее, словно Альфа Центавра или созвездие Андромеды. Зачем нужно было устраивать эту грандиозную драчку на Курукшетре, Вероника так и не поняла. Бог – миротворец и человеколюбец. И вдруг – битва. Битва, в которой Он лично участвует, словно ди-джей на дискотеке. Она поняла, что разум вклинился во что-то гигантское, что охватить ему не по силам. Гита была с мясом вырвана из какого-то другого огромного текста, Махабхараты, прочитать которую, у нее не было ни времени, ни желания. Здесь было невдомек самое главное: как могут быть люди одурачены какой-то там майей, Матрицей, когда они каждый день видят живого Бога – Бхагавана – самого Кришну. Все это показалось ей очень странным.
И здесь ее взор пал на большую книгу в черной обложке, на корешке которой было написано: «РОЗА МИРА».
Это была первая интересная книга, написанная русским человеком. После Кастанеды и Ошо Вероника уже не верила, что славяне могут написать о мире и Боге что-то стоящее. От официозных религиозных книг веяло такой скукой, что терпеливое чтение даже несколько первых страниц было похоже на подвиг. Однако, раскрыв Розу Мира, она с первых страниц поняла, что ошиблась. Оторваться было нельзя, не пустив под откос план хоть на этот раз лечь спать чуть пораньше. Даже прерывая голод чашкой чая с лимоном, она тащила Розу на кухню, нехотя отрываясь, из-за звуков парового свистка, от удивительнейших страниц, поражавших ее воображение. Наконец-таки все становилось на свои места. Наконец-таки земной шар был разрезан как арбуз на две половинки, чтобы показать свои чудовищные внутренности. Наконец-то все бедствия человеческой жизни получали хоть какие-то приемлемые объяснения. Объяснения, против которых не восставала ее интуиция.
Она очнулась от чтения только под утро. На дворе было первое декабря. А в конце книги – 5 июля 1958 года. Их разделяло почти полвека. По космическим меркам – мгновение.
«Что это? – спрашивала саму себя Вероника. – Сказка или реальность? Если это и фантастика, то это самая грандиозная фантастика в мире!» – подумала она с восторгом.
Она ждала появления Геннадия с нетерпением. И, заслышав поворот ключа в двери, она встретила его у порога нетерпеливым вопросом:
– Роза Мира – это не выдумка?
– Не знаю, – беззаботно вымолвил он, снимая пальто, усыпанное снежинками.
Это обескураживало. Она представить себе не могла, чтобы Геннадий да чего-нибудь там не знал.
– Как? – спросила она разочарованно.
– Ты, видно, думаешь, что я архангел Михаил, который обязан знать все тайны мироздания. Увы, мой духовный опыт не такой грандиозный, как тебе кажется. Пойдем на кухню, самое время перекусить. А то ты не сможешь из-за физического истощения даже вопросы свои задавать.
– Неужели ваш опыт ничего не дает? Я не верю, – сказала она на ходу.
– Успокойся, кое-что он подтверждает, – обнадежил ее маг, – но такого глобального видения, как у Андреева, у меня нет.
Только теперь вздохнула она с облегчением. Это была надежда. Маленькая, но все же надежда. Андреев, возможно, не был чистым выдумщиком и фантазером.
Она не успела поговорить с Геннадием обстоятельно, ибо это утро принесло ей новый сюрприз. Через полчаса в двери кухни появился Андрей. Как он мог так тихо войти в квартиру, она понять не могла. Вероника не услышала ни щелканья замка, ни хлопка входной двери. Он просто был здесь, словно призрак. От призрака его отличало самое главное: Андрея можно было потрогать собственными руками. Он был плотным, веселым и вполне осязаемым.
Сердце радостно екнуло. Она не была готова к такому внезапному появлению дорогого ей человека.
Интуиция говорила, что Нагваль пришел ради нее. И усталость тот час же исчезла, несмотря на бессонную ночь, словно в ней включились запасные аккумуляторы.
Однако все, что происходило потом, принесло лишь печаль. Вероника готовилась несколько дней к грандиозному диспуту, впитывая в себя важные и неважные философские истины, чтобы блеснуть ими. Тщательно настраивая себя к большому и серьезному общению с любимым человеком. Она надеялась на обстоятельный разговор. Диспут, в котором можно тайком выведать самое главное, самое сокровенное, на свою беду или на радость. Она ждала, что Андрей неформально приблизит к себе. Научит, покажет и объяснит. Даст ей какую-нибудь особенную молитву или мантру, о которой говорил ей Геннадий. Но ничего этого не случилось. Маг не собирался с ней дискутировать вообще. Разговоры его вообще не интересовали. Ибо он отмел их с порога, заявив:
– У нас мало времени. Пойдем в твою комнату.
В библиотеке он открыл пустой платяной шкаф, убедился, что он пуст, и, хлопнув по его лакированной дверце, сказал:
– Вот он, твой космический корабль. Именно эта посудина понесет тебя к бесконечности, к звездам. Пора, Вероника, и делом заняться. Хватит книжки читать.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, удивленно посматривая на внутренности старинного шкафа.
– Здесь ты совершишь свой первый перепросмотр, – пояснил он, присаживаясь на табуретку, – вспомнишь как можно больше эпизодов своей жизни, которые сопровождались сильными эмоциями. И, в первую очередь, все сексуальные приключения. Иначе твой мир тебя не отпустит. Иначе ты так и останешься никем и ничем – сексуальной игрушкой страшных неведомых сил.
Слово «перепросмотр» ей уже было известно. Она вспомнила приключения Кастанеды и толтекские ящики для перепросмотра, наконец-таки догадавшись, что он имеет в виду.
Потом он объяснил ей, как дышать и как составлять список всех людей, с которыми она когда-либо была знакома. На этом разговор, к ее глубокому разочарованию, закончился.
– Да, чуть не забыл, – сказал он перед уходом, – космический корабль нуждается в космическом кресле.
Поставив табуретку в пустой шкаф, он лучезарно улыбнулся. А напоследок сказал:
– Я в тебя верю. Теперь ты должна поверить в себя. Ничего не бойся! Это не просьба, не приказ, а единственный способ выжить в бою.
Выйдя за дверь, он исчез из квартиры так же тихо и незаметно, как и появился.
Ее первое свидание провалилось! И печаль наполнила сердце. Впервые ее чувства были подвешены в каком-то безвоздушном пространстве. Словно ненужная ветошь. И эта неопределенность, неприкаянность была горька. Судьба безжалостно лишила взаимности. Его деловая отстраненность надежд на теплый и доверительный разговор не оставляла. Вероника уже не верила ни в сладкие слова Максима, ни в силу собственной привлекательности, о которой ей прожужжали уши надоедливые мужчины. Она решила, что если бы нравилась Андрею по-настоящему, тот уделил бы ей чуть больше внимания. Это было ясно как день. Скорее всего, она ему была безразлична. Нагваль относился к ней как к очередному школяру, которого нужно вышколить по какой-то неведомой сложной программе. Всего лишь. «Хорошо, что не выгнал, – подумала она с обидой, – теперь придется делать этот дурацкий перепросмотр, чтобы окончательно не показали, где Бог, а где порог».
Вдохновения делать перепросмотр не было. И все ж таки, немного поспав, она залезла вечером в пустой шкаф. Через полчаса она услышала, как на одну минутку в библиотеку тихо вошел Геннадий и тут же вышел. Потом до нее донеслось, как в двери щелкнул замок. Стало ясно, что душещипательный разговор с Геннадием сегодня не состоится.
Этот вечер, с ее точки зрения, прошел зря. Повертев более часа справа налево головой, она пыталась вспомнить свои любовные отношения с Толиком. Воспоминания были блеклыми, неотчетливыми и хаотичными. В голову лезло множество не относящихся к делу мыслей. В основном об Андрее. А потом был ментальный потоп. Голова думала сама, без ее спроса, о чем угодно, но только не о магическом деле. В конце концов, она поймала себя на том, что упорно думает не о своей прошлой жизни, а о последней прочитанной книге, «РОЗЕ МИРА». Это окончательно вывело ее из себя и, недовольная собой леди вылезла из шкафа.
Вероника подошла к столу и увидела на нем новую папку. Вначале она внимание не приковывала. Красная папка лежала в правом дальнем углу, вместе с другими бумагами. И только присев к столу с новой книгой, которая должна была предварить ее сон, Вероника заметила довольно странное название, красовавшееся на обложке. Красивым мелким почерком там было написано: «Письма к Богу».
Она уже переставала чему-либо удивляться в этой квартире, но такое претенциозное заглавие каких-то таинственных текстов заинтриговало. «Какие могут быть письма к Тому, Кто и так все знает? Чья эта глупость?» – промелькнуло в ее голове. Мысль о том, что с Богом возможна какая-то переписка, была смешна и нелепа. «С Ним и поговорить-то нельзя, а тут вдруг какие-то письма. Письма – куда? На деревню дедушке? Дурдом», – усмехнулась она.
И Вероника тут же решила, что это вовсе не письма, а заглавие какой-то книги. «Это – рукопись, – решила она, – как же я сразу не догадалась». Но через некоторое время она засомневалась и в этом. Это была слишком тонкая папка для какой-то там книги. К тому же книги, как ей казалось, сейчас писались не на машинках, а на компьютерах. И женское любопытство вновь разгорелось.
Она отложила книгу, пододвинула папку к себе, но открыть не решилась. Письма были чужими. «Что с нами делает одиночество, – подумала она о себе нелицеприятно, – будь в комнате Геннадий, ты бы даже не решилась дотронуться до этой папки. А одной – ничего не стыдно. Вот дела! Учительница, называется». И она положила папку на место.

Вероника терпела это искушение целых три дня. Ходила, как кот около сметаны, познавая на себе всю тяжесть непредвиденного соблазна. Папка влекла ее, словно табакерка изголодавшегося по табаку на необитаемом острове Робинзона. Но она стойко держалась, не давая воли рукам.
Перепросмотр по-прежнему не получался. Воспоминания все время перебивались потоком непрошеных мыслей. Ментальные лазутчики, как свора голодных собак, лаяли без всякого спроса. Только теперь пришло понимание, как непросто урезонить самую непослушную вещь на свете – собственный ум. Временами на нее находило отчаяние, и тогда Вероника теряла веру в себя. Казалось, что в ней маги сильно ошиблись, ибо она самая неспособная ученица на свете. Вперед двигало только упрямство и сильный страх окончательно потерять связь с Андреем.
Но, несмотря на неудачный перепросмотр, сновидения стали более отчетливыми и яркими.
Вечером третьего дня к ней пришла мысль, которая подлила масла в огонь ее неугасимого соблазна. «Геннадий не предупредил меня, что читать эти бумаги нельзя, – неожиданно решила она, – а ведь мог, если бы счел нужным». Эта вражья мысль, проделавшая лазейку греху, соблазняла ее допоздна. Пока она, наконец, не решилась. «Любопытство – не порок, а источник знаний», – произнесла она старинную детскую формулу и пододвинула к себе папку.
Раскрыв ее, она увидела лист с каким-то текстом, произведенным на принтере.

«Господи, я прошу тебя набраться терпения и выслушать в свой адрес, наконец, самое нелицеприятное обращение. Должен же хоть один единственный человек на свете сказать Тебе всю правду-матку. Прямо в глаза. Откровенно!
Все лебезят и раболепствуют перед Тобой. И напрасно. Так Ты правду никогда не узнаешь. Если я ее Тебе не скажу, разумеется.
Самое главное, о чем Ты должен узнать, заключается в том, что я ни в чем не виноват. Да, Господи, это чистая правда. Во всем виноват только один Ты. И больше никто.
Теперь вопль души выслушай чуть подробнее. Хочется заявить о самом наболевшем. Ты призываешь нас в Свое Царство. Но это же просто смешно. Как я могу его достичь, когда ты сотворил такое огромное количество красивых женщин? Как Ты это себе представляешь? Ты, видно, полагаешь, что я какой-то духовный титан, который может не замечать этих красоток? Да они у меня целый день из головы не выходят. Я их вижу даже во сне. А Ты хочешь, чтобы я все время мечтал только о Тебе. Разве это возможно?
Вот если бы все женщины были уродинами, тогда да, я бы весь день мог мечтать исключительно о встрече с Тобой. И никто мое сердце уже бы не крал, кроме Тебя, разумеется.
Ну скажи мне, только честно, кто просил Тебя творить таких неописуемо красивых девиц? Кто? Как я после этого могу медитировать лишь на Тебя? Как Ты себе это представляешь? Только я начинаю о Тебе размышлять, как в голове тут же появляется чья-нибудь талия или стройные ножки в чулках, которые я намедни выглядел по телевизору. Да после такой «медитации» ни один ангел меня даже на порог Твоего Царства не пустит, не говоря уже о том, чтобы мне была предоставлена высокая честь: пить вино в Твоем Царстве вместе с Марией Магдалиной или, на худой конец, с каким-нибудь Левием Матвеем.
И если я не смогу добраться до Твоей Небесной Обители, вины моей в этом не будет. В этом будешь виноват только Ты? Запомни.
Я Тебя могу научить (хоть Ты и не сильно хочешь у меня поучиться) истинно гуманному отношению к человеку. Соблазн, Тебе это нетрудно понять, должен быть человеку по силам. Чтобы он мог его преодолевать. И наслаждаться всеми видами царств: и Небесного и земного. От женщины не должна идти голова кругом, она не имеет права быть красивее мужчины. Разве это не ясно?
А так что получается. Сплошной непреодолимый соблазн. Выйди на улицу и посмотри Сам. Что Ты увидишь? Кругом прогуливаются одни красивые женщины в коротких юбчонках. Почему Ты подрезал им юбки? Кто Тебя об этом просил? Чего Ты хотел? Чтобы мы запутались в царстве греха, в царстве сансары? Так это Тебе удалось. Я лично – запутался. И теперь, вместо того, чтобы медитировать на Твои лотосные стопы, я медитирую на чьи-то женские трусы, увиденные в рекламе.
Что это такое, куда ни ткнись, кругом одни полураздетые девицы. Берешь, скажем, прессу, я имею в виду «Плейбой», а там вообще от них деваться некуда. Ты когда-нибудь эти журналы читаешь? Если не читаешь, докладываю: открываешь журнал, а там на каждой странице – девушка твоей мечты. Черт те что! Да любому здравомыслящему человеку после читки такого журнала твое Царство просто до лампочки! Вот и вся недолга. И Ты после этого хочешь, чтобы мы были святыми? Да за какие такие коврижки?
Я Тебе вот что скажу. Поменьше было бы красивых женщин, поменьше журнала «Плейбой», и мне Твое Царство было бы так же просто достичь, как раз плюнуть.
А так что? Откладываешь этот проклятый журнал, нажимаешь на кнопку телевизора, а там что? Ты, верно, думаешь, что в ящике показывают технологию варки металла или физиологию ракообразных? Нет! Там тоже от соблазнительных женщин проходу нет. И каждая при любом удобном случае норовит посильнее обнажить свои передние выпуклости. Чтобы мужики, которые сидят по другую сторону экрана, обливаясь слюной, больше всего на свете мечтали бы их потрогать. Разве это гуманно? Естественно, что молятся эти представители сильного пола после такого неудовлетворенного желания вполсилы, кое-как. А Ты чисто символических молитв, насколько я знаю, не одобряешь.
А какое женское белье фабрики выпускают! Ты бы видел! С ума сойти! Прелесть неимоверная. Готов любоваться сутки подряд – днем и ночью. Но мало того, что они его выпускают, так текстильщики еще имеют наглость это кружевное белье на чьих-то стройных телесах рекламировать. Можно ведь тихо и скромно где-нибудь в укромном местечке показать его женщине, за занавеской. Нацепить на вешалку и показать. Так ведь нет. Повесят огромный плакат с бюстгальтером и выпирающими из него прелестями на самом главном проспекте. Или – трусики, обволакивающие красивую попку. Идешь ты по улице, ничего не замечаешь, ни солнца, ни луны и ни звезд. Только нарисованные прелести. Пока головой прямо в столб не врежешься! Какой после этого может быть Бог? Какое после этого может быть Царство? Это же курам на смех – ходить после этого в церковь.
Красивая женщина для мужика – как паутина для мухи. Попал – и пропал. Только и можешь, что жужжать денно и нощно о своей рабской доли. А они только об том и мечтают – чтоб мы роем вокруг них вились. А Царство Небесное кто завоевывать будет? Пушкин, что ли?
Да после такого нашествия на землю красоток лишь редкий монах к Тебе может пробиться. Пустынно, наверное, на небесах. На пальцах пересчитать людей можно. А виноват кто? Подумай.
Я пишу Тебе по одной лишь причине: чует сердце мое, что рая мне не видать как собственных ушей, если Ты не проявишь ко мне понимание. Нет, нет, нет. Каяться мне не в чем. Ты сотворил этот мир, Ты сотворил все эти соблазны, Ты сотворил меня таким, какой я есть. То есть – к соблазнам неустойчивым. Какая же во всем этом может быть моя вина? Меня, Твое произведение, и судить-то не за что. Согласись. Как может инженер судить сконструированный им же самим автобус или бритву? Это ж абсурд. Логично? Хоть раз в жизни согласись с умным человеком, Господи! Ну хоть раз!
За моральную устойчивость меня в Царство Божие отправить нельзя. Согласен. Хромает чуть-чуть. Куда ни крути. Но я хочу подсказать Тебе пункт, из-за которого я все-таки рая достоин. Возможно, Ты его не заметил. Поэтому говорю напрямик, без обиняков: Ты можешь отправить меня в рай за феноменальную честность. Честность, на которую никто в мире, кроме меня, неспособен. (Наверное.) Ну кто еще будет так толково и со вкусом Тебя критиковать? И по делу. Кто? Покажи мне такого человека.
Согласись, что это веский предлог, чтобы подарить мне вечную жизнь и блаженство. Хотя, Ты мог бы все это дать и нахаляву. По своему бесконечному милосердию. Тем более, что русскому человеку халява положена. Иначе бы он не изобрел это слово, хорошо отражающее Твое не имеющее границ милосердие».

Подписи и даты на листке не было.
Она еще никогда не читала такой дури. Перед ее глазами был смешной выпендреж, от которого за версту несло выкрутасами и фрондерством, безалаберностью и беззастенчивым религиозным хулиганством.
Вероника закрыла папку, ибо совесть ее наконец-таки пробудилась. Она поняла, что удовлетворяет распространенный грех – жадно подглядывает в замочную скважину. К тому же она побоялась, что нарвется на что-то еще более стрёмное и нескромное, что ей не удастся скрыть от Геннадия.
Стыд терзал сердце, словно гончая – пойманную лисицу. Она ощутила себя как сексуально озабоченный школьник, который, дождавшись отсутствия в доме родителей, срочно лезет в Интернет, чтобы поглазеть на порнуху. Как шалунишка, которого схватили на месте его «преступления» – разглядывания непристойностей под одеялом.
Она никогда б не призналась Геннадию. Но как разыгравшееся любопытство вынудило бесстыдно подглядывать в щелочку, так и сильная любознательность вынуждала ее к показушному покаянию. И Вероника стала ждать появления мага.
Мысль о том, что Богу можно отправить такое письмо, была крайне нелепа. Гораздо безопаснее было бы написать царю, что он – высокопоставленный нелепый лопух, который проспал, пропил и проел свое государство. Впрочем, и любая газета не стала бы такое печатать, даже в отделе юмора. Но тогда возникал жгучий вопрос: зачем простому смертному сочинять такое непотребство, которое все равно никто не прочтет?
«Но я же прочла», – тут же возразила она сама себе с чувством вины. «Бедные мужчины, неужели Бог сотворил нас для вашей погибели?» – думала Вероника почти без юмора, вспоминая неистового Александра, смотревшего на нее как на убийцу. Тут же припомнились все сошедшие по ней с ума мужики, и она впервые оценила собственное обаяние чуть-чуть иначе, со стороны страждущего из-за женщин человечества. Впервые Вероника отнеслась к собственной красоте с настороженностью, почти с опаской. Хотя отлично понимала, что перед ней юмор. Но какой процент юмора был в этом послании, было неясно.
Поэтому, дождавшись очередного появления Геннадия, она тут же решила ему покаяться, словно согрешившая с заезжим артистом благородная девица, плачущая своей пуританской мамочке. Войдя в его комнату, она обнаружила мага за компьютером. Победив стыд, Вероника пыталась выдавить из себя покаяние.
Но Геннадий не стал слушать ее робкие извинения в неумеренном любопытстве. Отвернувшись от монитора, он с хитрой улыбкой промолвил:
– Тебе пришло бы в голову отчитывать кошку за съеденное молоко, которое в блюдечке поставили перед ней на пол? Или рыбку, съевшую крючок вместе с наживкой?
– Та-а-а-к, – протяжно пролепетала Вероника, наполнившись смелостью, – значит, я попалась как полная дура, столько времени поджаривая саму себя на раскаленной сковородке безжалостной совести.
– Совесть – грызет, но это, слава Господу, не смертельно, – утешил ее проводник поезда в мистический Санкт-Петербург. Взглянув на нее внимательнее, он воскликнул: – О-о-о! Я вижу, каждая фибра вашей нежной души трепещет от возмущения. Надо же! И эта та самая девица, которая совсем недавно к религии относилась индифферентно.
– Это…
– Это возмутительно! – продолжил вместо нее Геннадий.
– Какая…
– Какая фамильярность! – вновь продолжил он вместо нее.
– Кто…
– Кто позволил себе накропать эту чушь?! – не унимался Геннадий. – Не я, мадмуазель. Увы. К сожалению, на такое я неспособен. Не моя раса. Хотя… – призадумался он на мгновение, – мне бы очень хотелось сходить с ума именно в этом стиле.
– Но зачем? Зачем до такой степени превращаться в придурка?
– То-то и оно! Придурки как раз во все времена мир и спасают. За что Бог любит свихнувшихся? Они не разглагольствуют, они – действуют. Неординарно, творчески. Пойми, если человек не умеет валять дурака, он рискует превратиться в самое скучное и несчастное существо на свете. Бог – Игрок. Азартный Игрок. Непредсказуемый в своем творческом размахе и великолепии. Вот с кого мы должны брать пример. Ни один Аватар не похож на предыдущего. Никаких шаблонов в его Игре не бывает! А мы кто? Серые и занудливые попрошайки, надоевшие друг другу своей серостью, банальностью и предсказуемостью? – ошарашил ее Геннадий. – Но мы же не роботы, Вероника! Там, где кончается юмор, кончается Путь. Там кончается истинная Религия.
– Но разве можно шутить над сакральным? – вопрошала она, выискивая в мыслях Гены какой-то подвох.
– Пойми тонкость: над сакральным нельзя только подшучивать, издеваться. Но смеяться вместе с ним – можно. Глянь внимательнее: автор смеется над собой, а не над Всевышним. Главное отличие Бога от дьявола в том, что дьявол не умеет смеяться. Он искусно злобствует, переполненный ядовитым сарказмом, но юмор ему недоступен. Матрица – робот. Она не умеет шутить. Как и мертвецы – ее слуги. А если уж и шутят, то не смешно, плоско. Главное отличие мертвеца от сумасшедшего в том, что он не понимает шуток. Мертвец хмур и серьезен. Всегда. Даже когда есть повод смеяться. Поэтому жизнь для него словно каторга. А ведь жизнь – это не только страдание. Вот тебе и пятая «полублагородная» истина, выражаясь языком Будды, – подытожил он, улыбнувшись.
Эти слова заставили ее вдруг осознать, что за всю свою жизнь она так никогда и не смогла над собой посмеяться. Вероника воспринимала себя довольно серьезно, как, впрочем, и все окружавшие ее люди. Смеяться было легко лишь над другими. Но только не над собой!
– Вот! – подтвердил правильность ее догадки Геннадий. – Мы поначалу смотрим на самого себя как святого. Эталон правильности с мелкими недостатками. Но если стали на Путь, вся эта классическая детская дурь однажды кончается. И мы начинаем выть волком. От собственного несовершенства. Пока не ищешь Бога, налюбоваться собой не можешь. А станешь искать – в депрессию валишься от созерцания собственной душевной убогости. В этом главная разница между ищущим и обывателем. Обыватель жалуется на окружающих, ищущий истину – на себя. Обыватель сетует на происки врагов, искатель же обеспокоен собственным несовершенством, а на пороки соседей ему вообще начхать. Запомнила разницу?
– Но вы ведь не в депрессии, – возразила Вероника, – кто из вашей команды занимается самобичеванием? Я никого не узрела.
– Депрессия и отчаяние – лишь начало. Но не конец. Однажды приходит счастливый момент – и ты начинаешь смеяться. Твой задушевный внутренний колун, столько веков водивший тебя за нос, столько тысячелетий бывший суфлером-провокатором, берется за шиворот и вытаскивается из своего потайного убежища на открытую арену – для персонально искреннего осмеяния. Только вот окружающие не могут понять: почему ты смеешься. А смешного в нас – хоть отбавляй. Особенно – у маститых.
Вероника задумалась. Она представила себе, какое праведное негодование вызовут эти слова у известных ей христиан, тщившихся быть серьезными всегда и везде.
– Человек пока еще раб. Раб своих серьезных и несерьезных идей. Именно идей, а не духа, учти. Юмор же – это гаубица, которая стены этого рабского узилища разрушает. В упор. Посмотри, – сказал он, показав на виднеющийся в окне город, – те, кто несколько лет проживут среди уголовников, начнут мало-помалу мыслить как уголовники. А те, кто проведут свои годы среди людей религиозных и чопорных, поневоле будут общаться на библейском наречии. Независимо от того, нравилось ранее им это или же нет. И то, и другое – рабство. Рабство, которое кажется свободой. Мыслить как уголовник – грубое рабство. Как религиозная личность – тонкое. Это – шаблоны ума, а не святость. Поэтому и те, и другие несчастны, ибо рабы.
– Но причем тут письмо? Зачем вы его мне подсунули?
– Письмо дало тебе возможность почувствовать, что между этой Сциллой и Харибдой есть промежуток. Оно бросило твой ум в ступор. И на горизонте блеснула свобода. Возможно, ты взволнована оттого, что твоя душа впервые почувствовала: Бог – не Тиран. Он – что-то иное. Тот, кто не боится такое писать, что-то о Нем обнадеживающее знает. Ты понимаешь: писавший послание Богу – не атеист, не буддист и не христианин. Но, с другой стороны, ты удивлена и напугана, не зная вновь – почему. Ведь быть рабом, хоть и болезненно, но привычно. Все эти годы ты была неявной, почти атеистической христианкой. Другими словами, относилась к Богу наплевательски. Ты знала, что есть Бог, но тебе на него было совершенно начхать. Как и многим. И вдруг… Вдруг ты встретилась с мыслями человека, крайне непохожего на тебя. Неравнодушного к Богу. И это тебя ошарашило. Тебя изумило, что в мире есть что-то еще. А это – лазейка к свободе. Тебе трудно понять, отчего ты волнуешься на пустом месте, отчего в твоем сердце радость и страх. И вновь душа лишилась покоя. Ибо ты можешь утратить свое узаконенное, стабильное рабство. И сделать шаг к чему-то иному. Рабство, хоть и мучительно, но привычно. Свобода же пугает и настораживает, ибо Бесконечность нельзя контролировать. Ты не хочешь мучиться традиционно, но и необычные предполагаемые мучения тебя не прельщают. Все это – типичные состояния неофита, соприкоснувшегося с неизвестным.
– Вы думаете, что я тоже живу в тюрьме своих мыслей?
– Разумеется! Ты была наедине сама с собой лишь мгновения. Ты принадлежишь не себе. Твои назойливые женихи – это мысли. И расслабиться они тебе не дают. Насилуют, по мере сил и возможностей. Одна лишь отрада – делают они это по очереди, – сказал он, гнусавя с таким комичным видом, что Вероника против своей воли улыбнулась.
Гена показал ей на стул. И когда она села, продолжил:
– Представь себе, что бесплотные идеи – это железнодорожная колея, жестко направляющая поезд твоей судьбы из пункта А, то бишь рождения, в пункт Б, то есть к смерти. Из окна своего вагона ты видишь прекрасные сады и луга, но выйти на них ты не можешь. Ты можешь попробовать на ощупь только вонючий перрон. И то – недолго. Поезду некогда, он должен отвести тебя в пункт Б – к твоей смерти. Ты жадно мечтаешь поваляться на душистых лесных полянах, съесть ароматную малину и ежевику, но, увы, остановки здесь нет. Вся жизнь в мечтах. А поезду – плевать. Он неумолимо мчит тебя к смерти! Ой как хочется искупаться в теплых озерах, но поезд тупо едет в старость, болезни и смерть. Ему все твои розовые мечты до лампы. Ты – раб поезда. А ведь никто тебя в нем не держит. Только страх. Страх – это твои невидимые кандалы, которыми ты прикована к полке.
– Извините, Геннадий, я не совсем понимаю, о какой свободе вы периодически намекаете.
– Да любой! Любой, понимаешь? Психически здоровый человек просто жаждет свободы. Какой бы вычурной она не была. Только свобода способна дать счастье! Только свобода приносит на своих крыльях любовь, о которой так много лепечут рабы поезда. И иногда, – сказал он, слегка задумавшись, – иногда он готов заплатить за один глоток свободы любую цену! Как ты думаешь, – спросил он вдруг неожиданно, – почему в Германии победил гитлеризм?
– Гитлер предложил людям сесть на другой поезд, – предположила Вероника.
– Точно. Он предложил им другой способ мышления, отличный от христианского. Какая-никакая, а все-таки свобода. Пусть демоническая, но – свобода! Его паранойя, его безумные идеи сдвигали точку сборки в другое положение. А любое новое восприятие мира человеческий разум воспринимает как проблеск свободы. Именно это сделало его кумиром толпы. Миллионов людей. Ведь без поддержки народа ни один тиран на троне не усидит. Даже если его поддерживают миллиардеры. И народ жадно ухватился за новые рельсы. Это была первая отдушина, первое ответвление в обрыдлой колее. Он сделал то, что делает любой маг, мистик и йог – изменил положение точки сборки. Но, в диаметрально противоположном направлении. И народ, по глупости, сел в другой поезд, у которого за окном мелькали другие пейзажи. Ибо им руководили сильные маги, потерявшие в конце этой авантюры свой контроль. Именно поэтому история гитлеризма для многих так привлекательна. Даже сейчас. До сего дня пишутся книги и делаются кинофильмы. Интерес к Третьему Рейху не ослабевает. Ибо из этого магического пространства дышит тайна – спутник любой призрачной и настоящей свободы. Поэтому гитлеризм, словно магнит, так и не утратил своей притягательности, не размагнитил интереса к себе. Вся беда была только в одном – этот поезд двигался в ад.
– Но почему поезд христианства утратил привлекательность? Почему? Разве не он везет людей в рай, к радости?
– Я все говорю, говорю, а ты слушаешь меня невнимательно, – сказал он недовольно. – А ведь уже взрослая девочка. Пойми, не могут быть привлекательными церковь, секта или конфессия. Привлекательность – свойство конкретного человека или Богов. Только конкретные люди, приблизившиеся к Богу, вызывают восторг, а не церковь. Если христианская церковь утратит таких людей, она станет такой же обаятельной как и бухгалтерская контора.
– Вы говорите, что гитлеризм привлекателен и по сей день для некоторых уродов, из-за свободы от христианства. Неужели свобода – это безнаказанный погром устоявшихся культурных ценностей? Но Мао, Гитлер и Сталин такой «свободой» мало кого осчастливили. Но вот политические призывы к подобной «свободе» дали им все – почти беспредельную тиранию. И вот теперь вы бросаетесь в ту же степь, рветесь на ту же тропинку, рекламируя это таинственное понятие. Вы пытаетесь обрядить эту таинственную барышню в некую свою, теперь уже магическую одежку. Но хоть в лоб мне стреляй, я до сих пор не понимаю: что есть свобода. Что это? Объясни.
– Я бы с радостью! – рассмеялся Геннадий. – Только ты не готова. Мы дошли до твоего персонального умственного шлагбаума. Понять этот термин книжные знания не помогут, не помогут профессора, лекции, энциклопедии или йоги. Это твой предел, понимаешь? Твой, личный. Только твой персональный духовный опыт, только практическое расширение осознания, только твое самосовершенствование способны прояснить ее суть. Слова – импотенты. Но на помощь именно этих импотентов многие и рассчитывают. А слова здесь бессильны. Ты должна увидеть суть своего духа. А его суть – свобода. И увидеть ее непросто. Для этого нужно от многого отказаться. По сути дела, любой начинающий маг – это страдалец. Ибо отказывается от множества приятных вещей этого мира. От удовольствий. Это парадоксальный маневр, но без него ничего не получится. Он звучит очень просто: чтоб обрести свободу, вначале нужно стать несвободным. Нужно связать свои животные порывы, ограничить себя в разном кайфе. И тогда появляется шанс. Не слишком большой, но все ж таки… шанс. Реальный шанс стать свободным, – заявил он, выделив ударением последнюю фразу. – Если мы хотим, чтобы пуля взлетела до облаков, а в перспективе – оторвалась от пут земного тяготения, тогда мы должны ее поместить в стальной ствол – максимально ограничить ее – а уж потом поджечь под ней порох. Если мы просто положим ее на ту же кучку пороха, а затем его подожжем, то она не взлетит даже на полсантиметра. Порох нужно ограничить железным стволом, только тогда пуля, сиречь душа, взлетит к небу. Бога – источника всяких свобод – достигает лишь «связанный». Несвободный. Несвободный в своих свинских порывах, – пояснил он.
– Значит, – сделала самостоятельный вывод Вероника, – познавший Бога – свободен.
– Еще как! – подтвердил он. – Ибо не может быть ни христианином, ни буддистом, ни каким-либо индуистом. Это – дороги, а не свойства души. Такому мистику уже не нужна его церковь, славно исполнившая роль костылей. Поэтому возлюбивший Бога опасен. Он – объект преследования как со стороны Матрицы, так и фанатичной толпы, ярых приверженцев той или иной церкви. История Христа это наглядно доказывает. А когда ты познаешь Бога, тебя тоже захотят убить, причем – многие. И в первую очередь – «единоверцы».
– Жизнь отца Василия в опасности? – неожиданно выпалила Вероника.
– Честно говоря, я удивляюсь, что он до сих пор жив, – шокировал ее собеседник.
От такого признания сердце Вероники тревожно екнуло. Несмотря на то, что она видела его всего один раз, священник стал для нее кем-то близким, родным. И потерять его было страшно.
– Кто же написал это письмо? – попыталась она отвлечься от страшного чувства.
– Искатель, которому на секс наплевать, – ошарашил Геннадий, – как, впрочем, и на собственную важность. Зацикленные на эротике либо все время муссируют эту тему, либо подчеркнуто игнорируют, изображая святых. Один лишь свободный – смеется.
– И все же, кто он?
– Это неважно. Важно то, что через письмо ты соприкоснулась с нетиранической Бесконечностью – главным врагом твоих замусоленных мыслей. Цивилизация, в которой мы рождены, сформирована контрастным, черно-белым мышлением христианства. Европейский человек даже не догадывается, что является христианином, даже если он атеист. Он может плевать на христианство, но способ мышления будет у него исключительно христианским, нравится это ему или нет. А это видение – черно-белое. Без оттенков. Даже дьяволопоклонники, и те христиане, но на свой особый манер. Сатанисты тоже видят мир по-церковному, но – вверх ногами. Да, это именно «христиане», сменившие название клемм на главном аккумуляторе – плюс на минус. Бог в христианстве – это недоступный взору Благодетель, работающий в паре со своим оппонентом – Тираном, которому дарована колоссальная власть. А такого можно только любить или ненавидеть. Все остальные оттенки чувств еретичны, исключены из церковного обихода. Добропорядочный христианин может обращаться к Всевышнему только двояко: либо благодарить Бога, либо – что-то выпрашивать. Все. Скудость взаимоотношений колоссальна! Спектр чувств – ничтожен. Поэтому рядовой христианин всю жизнь вынужден сидеть перед черно-белым телевизором, который, вдобавок ко всему, еще и выключен.
– По-моему, вы обобщаете. Отец Василий впечатление убогого не производит.
– Именно поэтому его жизнь и в опасности. Он – исключение, на которых мир держится. Он нескучен. Но в большинстве случаев – скукота неимоверная. А какая тут может быть любовь к Богу? Только провозглашаемая. Риторическая. А Бог, как ты догадываешься, в лицемерии не нуждается.
– Вы хотите сказать, что церковь делает своих приверженцев дальтониками?
– А как же. За окном христианского поезда всегда черно-белый пейзаж. Церковные апологеты формально признают за Богом бесконечное число свойств. И тут же отказываются верить, что Богу можно не только молиться, но и искать с Ним сексуальные отношения, например. Что для индуизма не нонсенс, а правило. А ведь спектр отношений с Богом, если только мы признаем его Бесконечность, должен быть просто колоссален. С Ним можно воевать, дружить, устраивать вечеринки, и поддерживать родственные отношения – как с Братом, Дядей или Мужем. Что для индусов просто банально. Но, самое главное, с Богом можно шутить. С Ним можно смеяться. Такая вот раса. Ведь Он – самый главный Юморист космоса. Чтобы сотворить такую вселенную, надо быть большим юмористом. Согласись.
Вероника никак не прочувствовала, нужно ей согласиться или же нет. Ужасы и юмор этой планеты были так сильно переплетены, что правыми ей показались все, и дальтоники и цветные. Поэтому она перевела разговор в другое русло:
– Да неважно все это, – сказала она, озабоченная внезапной мыслью, – важно то, что все на свете поезда едут в один и тот же пункт Б – к смерти. И фашистские и альтруистские. Хочется, конечно, ехать весело. Но какая по большому счету разница, если конец один и тот же?
– Кто это тебе сказал? Вот еще! Мистический Петербург – это совсем другой пункт, не обозначенный на церковной карте, это – пункт С. А в нем смерть уже не имеет такой неистовой и обязательной силы, как в пункте Б.
– Не поняла. Вы что, никогда не умрете?
– Бог весть, Вероника. Никто не знает. В пункте С бывает по-разному. Некоторые – умирают. Но… – замолчал он на пару секунд, сделав многозначительную паузу, – так, что рождаться им более не приходится. Другие – не умирают совсем.
– Как это, не умирают?! – воскликнула тихо она.
– Все! – внезапно остановил разговор Геннадий. – Хватит слов. У тебя такая скудная личная сила, что говорить пока об этом бессмысленно.

Только через пару дней, когда Геннадий снова куда-то исчез, Вероника с досадой подумала, что так и не попросила у него разрешения на чтение всех остальных писем. С одной стороны, разрешение вроде бы было получено, но с другой, ее совесть была беспокойна. По большому счету, санкцию должен был дать не Геннадий, а автор сих странных страниц. И Вероника уподобилась наркоману, твердо решившему завязать, но принять в конце последнюю, финальную дозу.
Поэтому, скрепя плохо смазанной совестью, она вновь открыла запретную папку. В этом духовном фиглярстве была еще какая-то неведомая привлекательность, нечто такое, о чем ее гуру не заикнулся. Все мысли и намерения известных ей личностей не вписывались в этот способ видения мира. Вероника могла поклясться, что с такой личностью ни она, ни один из ее знакомых никогда не встречался. Такое мог писать только сумасшедший, ребенок, инопланетянин или юморист, решивший поджарить себя на церковной сковородке.
Если бы она знала, что на следующий день папка исчезнет, то прочла бы все письма – от корки до корки. Но она решила не спешить с нежданным удовольствием, и прочла только один листик.
Однако это второе письмо удивило ее еще больше. Приготовившись улыбнуться сакральному фиглярству, она наткнулась на неожиданное. Эпистолярный шутник умел быстро менять стиль, как НЛО – траекторию.

«Позволь поблагодарить Тебя, Господи, что Ты дал мне возможность родиться в России. Твой подарок бесценен. Думаю, во всей вселенной нет таких удивительных, свободолюбивых, бесшабашных, щедрых и умных людей, как те, что населяют Россию.
Я перед Тобой в долгу. Можешь теперь делать со мной что угодно. Большего подарка мне уже сделать нельзя. Все остальное – сущая мелочь.
Ибо вижу: русские – это Твоя надежда и упование. Это – твой главный боевой сакральный отряд на краю этой Галактики, который рано или поздно завоюет сердца всего мироздания.
Ну кто еще, скажи, способен так отрываться и куролесить, как это делает славянин?
Ну кто так изобретателен, умен и талантлив, особенно в сфере создания самому себе невероятных проблем, как житель российской равнины?
Кто способен так неистово дружить, ссориться и ругаться с Тобой, как это делает русский? Ты таких знаешь? Я, например, нет.
Кто может так жертвовать собой, терпя немыслимые бедствия во имя той или иной безумной мечты, как мы, русские?
Русские – это квинтэссенция свободы, таланта, щедрости и любви. Это – сталь мужества, легированная любовью к Истине, к Тебе, о Всевышний!
Это – гениальные идиоты и идиотские гении.
Самые красивые и нежные женщины, непредсказуемые в своих прелестных капризах, рождены именно здесь, в России. Самые крылатые мужчины пришли тоже сюда! Самый тонкий юмор и самая глубокая мысль порождена тоже ими. Изощренную изобретательность, техническую гениальность и высочайшее парение лирики дарили нам только они.
Так чего ж мне еще хотеть, Господи?!
Так не заставляй меня родиться в другом месте, даже если это мне суждено. Ведь если я появлюсь на свет где-то еще, не в России, тогда, Господи, я на Тебя обижусь серьезно, по-настоящему! Так и знай!».

Вероника захлопнула папку и откинулась на спинку старинного стула с витыми ножками. Письмо вновь застало врасплох. Предвосхитить стиль и мысли не получилось.
«А люблю ли я так свою Родину как этот таинственный сумасшедший? – задалась она неизвестно откуда взявшимся вопросом. – Благоговею ли я, обыкновенная учительница, перед Россией?»
Благоговения не было. Особенно когда она вспоминала дебаты политиков. И Вероника тут же почувствовала горечь и светлую зависть. Пришло осознание, что у нее нет и толики той любви, о которой писал неизвестный ей автор. И женщина тут же мысленно прочитала себе приговор: «Значит, вся моя жизнь ничего не стоит. Раз во мне нет неистовой любви к России, я жила на этом свете напрасно…».

Глава 6
СОЛЕНАЯ ПАРОЧКА

Священник остался ночевать у Геннадия, но поговорить с ним Веронике более не пришлось. Последовав его совету, она легла спать пораньше, ибо завтра, по его словам, им предстояла дальняя дорога. Что именно он имеет в виду, не спросила, доверившись мудрому другу.
На следующее утро, встав чуть раньше обычного, Вероника приготовила завтрак, и стала дожидаться отца Василия. Появившись на кухне, священник осенил пищу крестным знамением и поблагодарил Бога за пищу. Через некоторое время за столом сидели все. Но Света смотрела не на еду, а вновь измеряла ее осторожным и внимательным взглядом.
– Мы хотели бы обратиться к тебе, Вероника, с предложением, – сказал священник в конце трапезы. – Точнее говоря – с просьбой.
– Я все для вас сделаю, – ответила она, даже не удосужившись узнать о намерениях священника.
– Вы ведь педагог по образованию. Не так ли? – спросил он утвердительно. – Просьба очень простая: преподавать, поелику возможно, нашим детям русский язык и литературу.
– Я…
– Знаем, знаем, – вмешался Геннадий, – твоя специализация – начальные классы и изобразительное искусство. Но великая нужда нас заставляет. Нет ни одного специалиста. Максим, например, инженер, но некоторое время пытался вести литературу. Жаль, что время его истекло: он должен вернуться в Витебск.
– Мы хотим дать прилепившимся к нам детям хорошее образование, – пояснил свою просьбу священник. – Но школьных педагогов среди нас нет. Точнее говоря, вы – первый. Поэтому каждый вносит в их образование свою лепту. Кто на что горазд, тот эти таланты и излагает.
– Но почему бы не отправить их в обычную школу?
– Поймите, Вероника, мы – неформальная организация. У нас нет важных бумаг, печатей, разрешений, подписанных важными чиновниками, и прочих канцелярских атрибутов, торжественно свидетельствующих о духовной смерти. Мы еще пока живы. Поэтому и действуем как живые – неформально и не за деньги, – ответил Геннадий, вставая из-за стола. – Детей, – он кивнул на Свету, внимательно слушающую их, – можно, конечно, отправить в интернаты, детские дома, их грязные семьи и школы, где всем на них наплевать. Сделать их вновь изгоями можно. Но… Какой в этом смысл? Они тут же из этого ада сбегут. Сбегут, чтобы вновь найти нас. Пищу – духовную и физическую – они привыкли получать из наших рук. И всякую отраву они уже просто не примут. К хорошему привыкаешь фантастически быстро.
– Хорошо, – согласилась она, – я сделаю все, что смогу.
Пока она, священник и Света одевались, Геннадий подогнал Волгу к подъезду. Вероника думала, что отец Василий сядет рядом с Геннадием, но они сели все втроем на заднее сиденье: отец Василий – за водителем, а Света – между священником и Вероникой.
Минут через двадцать они выехали на Фонтанку, по которой доехали до Лермонтовского проспекта. Свернув на проспект, они поехали к Балтийскому вокзалу. Здесь, на Обводном канале, им махнул рукой какой-то парень в длинном черном пальто. Геннадий притормозил и незнакомец приблизился. И лишь когда он открыл дверцу машины, Вероника удивилась, что сразу его не узнала. Это был Александр. Тот самый неистовый спорщик, который пытался загонять в угол священника.
– Приветствую всех, кого сегодня не видел, – сказал бодро Александр, усаживаясь рядом с Геной. Он кивнул всем сзади сидящим. И Веронике вновь показалось, по его мимолетному взгляду, что ее общество великому спорщику не слишком приятно. Это было странно. Привыкшая к своей неотразимости, красивая женщина не могла понять, чем вызвана неприязнь. Впрочем, в этой компании странным было все, к чему привыкнуть было непросто.
– Ну что, Александр, не соблаговолишь ли ты часом совершить благотворительный акт? – высокопарно, и почти смеясь, сказал Геннадий, нажимая на педаль газа.
– Во имя чего это, сударь, скажите на милость? – поддержал его шутливый тон Александр.
– Во имя России, – откликнулся священник совершенно серьезно.
– Служить Родине – привилегия, а не обязанность, – добавил Геннадий.
– Давайте-ка без патетики, – ответил неистовый Александр, – честного русского человека тошнит от всяких там транспарантов и лозунгов. Теоретической физикой уж года два не занимаюсь, но банальные вещи еще не забыл. Чем смогу, помогу. Но учтите, – обернулся он к отцу Василию, – церковные идеи я рекламировать детям не буду.
– Да чем вам священник не угодил? – возмутилась поднабравшаяся смелости Вероника. Она чувствовала, что тот смотрит на нее свысока, как на корову, вошедшую в филармонию, и на этот раз решила спуска ему не давать.
– Саша так долго ищет истину, что попы на тропинках его исканий ему уже успели надоесть как горькая редька, – засмеялся Геннадий.
– Свежую редьку сейчас в Питере найти не так-то просто. А ему надоела, понимаешь ли, – продолжила она с толикой сарказма.
– А я бы сейчас салатик из нее съел. И с каким удовольствием! – отозвался Геннадий, улыбнувшись молчащему Александру.
Геннадий повернул автомобиль с Обводного канала на Маршала Говорова. А Александр, повернув к ней голову, тихо промолвил:
– Терпеть не могу попов и красоток. Одни – как гвоздь в сапоге, вторые – как кость в глотке.
– Ну вот, враги Истины наконец-таки выявлены, все – как на ладони, и все благодаря нашему прозорливому Саше, – вставил свое шутливое словцо Геннадий. – Женщины чем вас, сеньор, не устраивают?
И хотя это было сказано с юмором, шутливый тон эксперт по свободе решил не поддерживать. Полуобернувшись к заднему сиденью, суровый критик официальных религий ответил:
– В каком бы святом месте женщина не появилась, она тут же пытается свить себе семейное гнездышко. Строит из себя недотрогу и ревностную поклонницу того или иного Иисуса, но на деле же Брахман ей по барабану. Эх, – воскликнул он с горечью, – сколько уже искателей на женщинах погорело! Не счесть! А ведь Бога поначалу искали во всю прыть, на всю катушку. И тут вдруг – хлоп! – стукнул он себя кулаком по колену, – стройные ножки, облегающие сапожки, и они уже бьются, словно таракан в паутине, в смертельно любовных объятиях дамы своего сердца. Хоть ты крест на погосте авансом заказывай. Ведь битва уже идет не за познание Нагуаля, а за распашонки, пеленки и элементарное психическое выживание. Жалкое зрелище. Живем словно на острове погибших кораблей, мчавшихся когда-то к зениту. Женщина – это саргассы.
Вероника вспомнила шутливо письмо к Богу, и удивилась: смысл его речи был тот же, только на этот раз – без тени юмора.
– Мне даже шалавы более по душе. Те хотя бы говорят честно: хотим наслаждаться. А такие как вы, закатив глазки, лепечут: хотим в поднебесные выси. Но на деле вас хлебом не корми, дай миндальничать с крутыми высокопарными мужиками. Что за напасть эти красивые женщины! Сплошная холера!
– Полегче, дружок, – обратился к Александру Геннадий, – ты так свирепо смотришь на Веронику, будто она лишила тебя девственности, а потом посадила под замок, выбросив ключ в форточку. Вероника, – сказал он, бросив мимолетный взгляд на заднее сиденье, – успокой парня: выдай ему на-гора – какие у тебя на счет него планы. Ты его закабалять собираешься? Только не томи, откровенничай, иначе Саша скоро караул закричит от подкравшегося потенциального рабства.
Все засмеялись, даже Александр. Из чего Вероника заключила, что чувство юмора ему не чуждо. И он это тут же подтвердил, обратившись к маленькой Свете.
– Ну-ка, крошка, удружи: разоблачи подругу. Какие у нее планы? Я тебе совсем доверяю, в таком возрасте люди вообще лгать не умеют. Это – наше достояние – взрослых. Поэтому говори: сколько мне еще жить на свободе?
Робко посмотрев на Веронику, Света прошептала:
– Не знаю.
– Зато я знаю: закабалю при первом же случае, – решительно добавила Вероника, – чтобы сунуть в рот кляп и намордник – дабы не хамил людям, имеющим сан. А разговаривать разрешу исключительно о погоде, – закончила она свою стервозную реплику.
– Вот и вся женская любовь, – сказал Александр ехидно, – зато – честно. Уважаю. Впрочем, – добавил он, усмехнувшись, – ваша честность – моя заслуга. Стоит кольнуть кого-либо шилом в зад, как твой оппонент моментально теряет флер импозантности, и начинает говорить только правду, как самый настоящий святой.
– Что плохого, что люди ищут любовь? – перешла на серьезный тон Вероника. – Разве их вина, что она испаряется? Это – взаимная трагедия, а вы одну лишь женщину хотите крайней сделать.
– Да не любовь человек ищет все эти тысячелетия! Нет! – возразил он экспансивно, резко к ней повернувшись. – Он ищет свое представление о любви – свою персональную сказку.
– Пусть сказку, пусть! Если же ее вообще не искать, тогда хоть с головой в омут. Отобрать у кого-то мечту намного хуже, чем лишить его куска хлеба.
– Мечта – это наркотик. Я от него отказываюсь сознательно, поэтому готов к любой абстиненции. А вы – нет. Вы просто отравлены банальным сентиментальным вздором. Вы говорите о любви, но что вы в ней понимаете, если Истину никогда не искали? Что? Ваши женские мысли – это энциклопедия всяческой чуши.
Возражать Вероника не стала. Доказывать, что она умнее всех, сейчас было бы действительно глупо. Она печально взглянула в окно, за ним уже проносился проспект Маршала Жукова. По нему шли обычные люди, такие же, возможно, несчастные, как и она, обыкновенная учительница рисования.
– Пойми, красивая сказка всем хороша, абсолютно всем, за исключением одного сволочного качества – она рано или поздно заканчивается. И тогда мечтатель больно стукается лицом о холодную кирпичную стену реальности. Истина – это не пуховой матрац. Как сказал Александр Грин: «Действительность страшнее самого ужасного фантастического романа». А мы с тобой, Вероника, живем в реальности! – воскликнул он обреченно. – А в реальности сказок со счастливым концом не бывает. Это – не фантастическая басня. Это – наша чудовищная жизнь, бурлящая в мегатоннах серости, глупости и эгоизма. Во всей этой навозной жиже. Здесь каждый твой шаг может оказаться последним. И каждый поступок – роковым. Это, – он обвел вокруг себя руками, – не Голливуд, это – наше проклятое бытие, наша гнусная доля. А ты живешь так, будто Бог приготовил тебе на каждом углу мешок сладких конфет, а за каждым поворотом – пирожное.
– Так женщина ль в том виновна?
Он снова обернулся к ней и тихо с улыбкой промолвил:
– Виновного искать – дело неблагодарное. Но если бы Бог сделал меня вселенским прокурором, я бы отхлестал лозовой хворостиной по голой заднице всех писак и кинорежиссеров, сформировавших ложное представление о любви. Это ж надо, каждый бумагомаратель считает своим долгом высказаться о сокровенном, в чем он ни грамма не смыслит. Каждый баран мнит себя гением, переполняя ваши женские головки сладкой любовной трескотней и блевотиной. Он Бога не нашел, но его хлебом не корми, дай побалагурить о возвышенных чувствах. Взял бы лозу – и по жопе!
Не успел Саша закончить свою искрометную речь, как Геннадий уже тормозил около продуктового магазина.
– Вы тут пофилософствуйте, – обратился он к Веронике, – а нам с отцом Василием надо заглянуть в магазин. Нехорошо появляться перед детьми без подарков.
Вероника молчала, а Саша уже остановиться не мог, его несло, словно лист ураганом.
– Щелкни кнопкой телевизора и моментом узришь: все ищут любовь в этом ящике. Поголовно! На Бога им, в общем и в целом, начхать, а вот любовь подавай на тарелочке. Хоть жизнь денно и нощно доказывает: ищешь любовь, а найдешь лишь секс да ненависть. Но ослов это ничему не учит. Куда ни плюнь, везде «лямура» искатели.
– Да не смотрю я сейчас телевизор, не до него.
– И хорошо, – добавил он удовлетворенно, – а то бросишь медитацию и пойдешь искать любовь с кем ни попадя.
Вначале она хотела навести о себе ясность, ради поднятия личного рейтинга. Но потом передумала, о своих духовных трудах не стоило отчитываться перед этим красивым агрессором.
А Александр, что-то вспомнив, добавил:
– Недавно попалась мне под руку пачка стихов. Дай-ка вспомнить одно, – сказал он, щелкнув пальцами, – вот, – он потер пальцами по лбу, – кажется, не забыл:

С микрофонами в руках респектабельные стервы
Травят, режут на куски, вновь сжигая чьи-то нервы.

Длинных ног кромешный лес зазывает в свою чащу
Где Приап диктует жизнь, говоря, что он всех слаще.

Лишь одна крутая страсть у владелец ножек длинных:
Петь о том, чего не знают – о любви живой, старинной.

Любят их, ложа на спину, вскинув кверху каблучки,
И меняются мужчинки, словно обувь – башмачки.

Эх, эстрада, сука славы, и забытая гармонь…
Ты разносишь над Россией первобытных леших вонь.

Веронику эти слова покоробили. «Неужели это Максим? – подумала она почти с ужасом. – Неужто этот славный парень накропать такое способен?» Порыв неистового максимализма, требовавший от простых смертных непомерной святости, был ей чужд и противен. Истинные святые, на которых так был похож отец Василий, никого не клеймили, не осуждали и не позорили. Нежность и доброта были для нее синонимом святости, а не эти громогласные вопли. Такой вербальный погром был свойственен только детям.
«А разве все мы не дети? – тут же решила она. – Кто из нас не ребенок?» Она понимала, что все эти люди стояли лишь на подступах к истине. И никто из них не выражает ее в полном объеме. Судьба бросила ее в лоно искателей, таких устремленных, отчаянных и непохожих друг на друга людей. Они варились в котле алхимических трансформаций, и этот процесс становления был далек от финала. Поэтому она вляпалась в клубок кипящих противоречий, в эпицентр идейной войны, где ядовитые философские змеи сплетались в неразрывном единстве с белокрылыми ангелами возвышенных устремлений. И отделить змей от ангелов не может не только она, маленькая девочка Вероника, но и самым могучим, самым мудрым людям, которые только есть на планете, такое вряд ли по силам.
И все ж таки она была благодарна судьбе, что оказалась именно среди них – ищущих Бесконечность или, как они ее называли, Свободу. Только теперь она понимала, что ради этого стоило многим пожертвовать. И семейная катастрофа, благодаря которой она здесь оказалась, показалась ей не слишком уж и большим взносом. Мысль, что она могла никогда их не встретить, ее ужаснула. Даже этот неистовый Александр, со своей свинской манерой общения, был ей чем-то дорог. Даже если бы она встретила только отца Василия, можно было бы считать, что жизнь удалась, что она была ненапрасной. Она бы с радостью стала простой православной женщиной, православной до мозга костей. Ибо не любить священника никому не по силам. Но… ее сердце принадлежало Андрею, самому таинственному человеку, который не торопился выражать свои мысли. А он был таинственен и недоступен, словно архангел. И что с этим делать, не знала не только она, но и, как ей казалось, было неведомо и самому Господу Богу…
– Да разве они виноваты, вся эта неоперенная молодежь? – попыталась оправдать она массовую культуру, прекратив размышления. – Все хотят быть счастливыми. Все. Только, вот беда, рецепт счастья им дать некому. А вы так, походя, бьете их ниже пояса, безжалостно хлещете жестокими фразами. Вы ищете Истину и ее сладкий нектар, поливая притом всех своим ядом. Разве так можно?
На середине этой печальной реплики к машине приблизились Гена, священник и Света, с довольством несущая в большом пакете персональный подарок.
– Кому это рецепт счастья не попадается? – весело спросил священник, усаживая Светлану и захлопывая за собой дверцу Волги.
– Всем, – ответил вместо Вероники Александр, – и ваши христиане – не исключение. Все стены завесили лампадами и иконками, а счастья – ни в одном глазу. Слава Богу, что Он не сделал меня христианином.
– Неужели вы не верите в Иисуса? – спросила Вероника с укоризной.
– В Иисуса я как раз верю, а вот в его церковь – ни капли.
– За что ж вы так христианство презираете? – обратился к нему отец Василий.
– За непоследовательность и убогость, – ответил великий спорщик, – за лицемерие и за хитрость, которую оно мудростью называет. Из-за недостатка мозгов, – пояснил он веским тоном.
– Отец Василий, – обратилась к священнику Вероника, обеспокоенная тем, что теперь их перебранку вынужден слушать ребенок, – как вы можете доверить детским ушам эти речи? Мы – ладно, всего повидали. Но это же дети! Давайте путешествовать молча.
Положив в свои ладони маленькую длань девочки, она с надеждой взглянула на священника.
– Успокойтесь, Вероника, – спокойно промолвил священник, – эти дети видели побольше вашего. Их словами не извратишь. Не боюсь же я из-за одной веской причины: воспитывают не слова, воспитывают поступки. А Александр пока непотребства не вытворяет. Только крамольные речи. Молод, прыток, горяч. А то как же? Он ведь не статуя Аполлона, живой человек как-никак. Вы не бойтесь, – успокоительно сказал он, нежно прикоснувшись к ее руке, – дети слушают сердцем, а не умами. А по поводу церкви скажу: да, несовершенна. Согласен. Но что вы можете предложить ей взамен? – вопрошал он, обратившись к Александру. – Только другую церковь, называйте ее как угодно. Хоть горшком. Но будет ли она лучше, вот вопрос?
Доброжелательность священника ее поразила. На его месте она просто вышвырнула бы спорщика из машины, не позволив приблизиться к детям даже на пушечный выстрел.
– Александр, – обратилась она язвительно к сидевшему впереди нее парню, – если попы вам так надоели, почему вы якшаетесь с отцом Василием? Дорог на свете много, а попов на них – мало. Идите там, где их нет, если ваше счастье вне церкви.
– Да какой же он поп, Вероника, помилуйте! – отозвался Александр. – Он – самый настоящий священник. В противном случае, стал бы я с ним серьезно общаться. Он – священник, которого я уже давно мечтал встретить, – закончил он, пролив бальзам на ее сердце.
Таких комплиментов от Саши не ожидал никто. Но Вероника не успокаивалась:
– Но другие-то в чем перед вами повинны?
Разговаривать только с ней Александр не был настроен. Чувствовалось, что, обращаясь к Веронике, он делает ей одолжение. В его глазах она была некой сентиментальной барышней, севшей не в свои сани. Поэтому спорщик чувствовал себя профессором, которого начальство наказывает – вынуждает преподавать в первом классе. И все ж таки Вероника была неким катализатором, который спровоцировал-таки его на диалог.
Александр некоторое время молчал, а потом нехотя вымолвил:
– Благодаря церковным столпам истинной веры мы уж дожили до какого-то густого теологического тумана, религиозной неразберихи и торжества мистических сплетен. Кто есмь православный? Кто есть язычник? Не на бумаге, в натуре. А Бог весть кто. Может, ярые язычники сейчас ближе к Иисусу Христу, чем профессоры богословия, дубасящие друг друга по головам своими увесистыми вербальными дубинками. Язычники ищут Бога, им некогда вступать в словопрения. Это профессорам богословия хочется порезвиться, доказывая всему миру, до какой степени они правильные и канонические – как телефонные будки. И пока господа епископы истово обличают друг друга в ереси, вгрызаясь друг другу в глотки, безмолвные еретики прорываются в небо, усердно занимаясь той или иной йогой.
– Да разве есть на земле такая церковь, в которой не было бы схизмы? – возразил священник. – Обличать, Александр, легко. А вот усердствовать в милосердии – трудно.
– Но разве ваши слова – не туман? Это же тоже абстракция, обобщение, – добавила Вероника прокурорским обвинительным тоном.
– Видит Бог, не хотел я сегодня копать слишком уж глубоко – до душевного перегноя, ох как я этого не хотел, но вы меня вынуждаете, – выдавил из себя Александр. – Теперь не обижайтесь, – процедил он решительно. – Не буду пересказывать историю церкви. Смердит от нее так, что лучше родиться безграмотным. Глянем лучше в недалекие дали – в сталинизм. Нашелся там хоть один единственный поп, который бы пришел к «отцу» народов и выпалил: «Что же ты делаешь, сволочь, с русским народом?!» Даже среди древних евреев заступники были. Амос, Илия, Нафан и Ахия не побоялись ни смерти, ни осуждения, бросая гневные речи в адрес прогнивших царей Израиля. А тут – гигантская церковь, чернецов и священников – видимо-невидимо, и не одного мужественного монаха, не побоявшегося сказать правду тирану прямо в лицо, а не где-то на кухне. Пришел бы какой священник к Сталину – все равно помирать, так уж лучше с музыкой или пользой – и рявкнул: «Прекрати террор! В противном случае – прокляну!!!». Это, конечно же, самоубийство, но какое! Да и Сталин вряд ли бы испугался. Но даже если бы этот безумный поступок сохранил жизнь одному единственному человеку, уже стоило бы его сделать. Но, увы! Одни лизоблюды… Вся власть от Бога, понимаешь ли… Ветхозаветные иудейские пророки плевали в лицо похотливым царям, не боясь за свою шкуру. А тут – ни одного. Стыд и срам!
Он развернулся, посмотрел в глаза молчащему священнику, и так же безжалостно продолжил:
– Зато теперь все смелые, как на подбор. Стоит какому-либо безобидному еретику или магу высказать вслух пару нестандартных идей, как вы тут же начинаете поливать его грязью, грозя православной анафемой. А русских тиранов, хоть одного, вы анафеме предали? Или она припасена только для беззащитных сектантов? Тут прыти и смелости хоть отбавляй. Красноречия – целое море. На одного философа пачка Нилусов сразу же находится. А все потому, что у еретика нет ни власти, ни денег. Даже Гарри Поттер стал излюбленным мальчиком для битья в морду. Вот истинный позор, вот они – бревна, корни и сучья в глазу, коих не замечаете. А вы еще спрашиваете, почему не христианин. Стыдно, батюшка, стыдно мне быть среди вас, воцерковленных и правильных, – сказал он, поворачивая взгляд на струящуюся под колеса ленту дороги. – Да и вообще, не к лицу нам исковерканный иудаизм. Мы ведь русские – Арии, как называл нас сам Будда. Поэтому нашей религией должна быть чистота. И – довольно, – сказал он, замолчав.
– Ну вот, – прервал молчание сидящий за баранкой Геннадий, – теперь Саша и иудаизм отлупцует. От его идейного хлыста никому не спастись. Иудейские пророки, порожденные этой религией, молодцы – эталоны духовности, а их религия – хуже некуда. Где же логика?
– Да не наша эта система духовных координат. Не наша. Как вы это не чувствуете? Иудаизм не плох и не хорош. Это – просто чужое. Именно для нас, для Ариев, – пояснил он.
– Чужое, не чужое, какая разница? – вставила своих пять копеек Вероника. Подковав себя за месяц религиозными терминами, она чувствовала себя уверенно и боевито. – Бог – он и в Африке Бог. Причем тут религиозный нацизм?
– Ну вот, дожил-таки братцы, дожил! – вымолвил он, громко цокнув языком. – Даже эта пигалица меня теперь поучает.
«Тоже мне, сопливую пигалицу нашел, – с обидой подумала Вероника, – если заглянуть в паспорт, небось, еще моложе меня окажешься». Но обида в глубину души не ушла. Она понимала, что этот молодой парень намного сильнее ее. Сильнее не только в сфере эрудированности, но и в чем-то еще, чему название дать она не могла. Эта неистовая сила, изливающаяся из него, могла покорить любую из женщин, если б он только хоть чуть-чуть этого возжелал. Но на женщин он смотрел как-то слишком уж трезво, жестко и непримиримо: как на своих персональных врагов. «Странно, – пронеслась в ее голове мысль, – тантризм, который он так восхвалял, зиждется на поклонении женскому началу. А сам женщин за версту не выносит. Непонятно». Но вслух она ничего не сказала.
– Хорошо, – с ноткой обреченности промолвил Саша, – повесь свои нежные ушки на гвоздь и послушай. Иисуса причисляют к роду Давида. Точнее говоря – искусственно пришпиливают. Зачат он, как известно, был Богом, а не каким-то еврейским дядей. Но Давид у евреев, словно у нас царь Александр первый, – эталон святости. Примазать к нему родственничков, значит, дать им пакет славы – авансом. Для евреев семья и род – как для пескаря аквариум, еврей без семьи – все равно, что щука на раскаленном песке – жизни не представляет. Ты можешь себе представить еврея, медитирующего в одиночестве на Кайласе, или среди даосских монахов? – спросил он, усмехнувшись. – Поэтому, для повышения рейтинга, еврею надо примазаться к чему-нибудь импозантному. В данном случае – к роду Давида. Но взгляни повнимательней на царя. Во-первых, многоженец. Но это ладно. Царей хлебом не корми, дай гаремом насладиться. Это – всеобщее бедствие. Но ведь и этого мало, соблазняет чужую жену, Вирсавию, а мужа ее – убивает. Если лучший из евреев способен соблазнить чужую жену, а ее мужа «уконтрапупить», то что тогда говорить обо всех прочих – не лучших. Можно ли хоть на секунду представить себе, чтобы какой-либо Арий, например, Ашока, Чандрагупта Маурья или царь Юдхиштхира, соблазнил замужнюю женщину? Это просто немыслимо! Ибо он – Арий. В те времена в Индии девушка не могла выйти замуж, если к ней, пусть случайно, прикасался какой-то мужчина. Так как считалась нечистой. Она могла выйти только за прикоснувшегося. Культ чистоты в Бхаратаварше был наиважнейшим! Поэтому воровство жен там было просто немыслимо. Как немыслима летающая среди облаков корова. Арии свято блюли культ чистоты, культ порядочности. А псалмами Давида молится весь христианский мир. Бред какой-то! А ведь принадлежать к его роду – уже позор для любого Ария. Слава Богу, что Иисус к этому роду принадлежал только на бумаге.
– Не суди, Александр. Бог дал нам много возможностей и перспектив. Но на веки вечные он отнял у нас только одно право: быть судьей, – горячо воззвал священник. – Кто ты такой, чтобы судить другого человека, которого ты совсем не знаешь?! Кто? Разве Бог дал тебе прозорливость, чтобы понять все нюансы этой великой любви, толкнувшей этого замечательного человека на преступление? Давид – величайший среди людей, ибо его любовь к Богу такова, что нам, простым смертным, такого великого чувства, возможно, никогда не достигнуть! Нет у нас права судить, пойми это, нет и никогда не будет!
– Вы не понимаете, – ответил Александр со страстью, – Давид создал для всей мировой истории прецедент. Лазейку для подобных бесчинств в будущем. В Бхагавад-Гите сказано четко: «Простые люди копируют повадки великих людей. Поэтому, Арджуна, будь праведен». Это мы с вами грамотеи, объевшиеся философией. Но посмотрите на основную массу. Все прочие – обезьяны, копирующие поступки своих правителей. Грубо, знаю, но – правда ведь! Если царю можно прикарманить красивую женщину, то почему мне нельзя? Вот и вся нехитрая логика этих чандалов. Они думают просто: Бог, конечно, слегка осерчает, погрозив пальчиком с облаков, а потом все простит – он ведь добрый. Не так ли? Для него теперь ясно, что красть чужую жену не слишком зазорно. «Любовь – она штука крутая и психотропная», – оправдывает себя подлец.
– Эх, Саша, Саша, к вам подкралось одно из гнусных чудовищ, делящее людей по национальному признаку, а вы словно ослепли, – вмешался в разговор Геннадий, – ну какая после этого может случиться с вами Адвайта, какой тут возможен монизм? Только в духе потемкинских деревень. Вам это надо? Если вы считаете себя лучше евреев, так и благодарите Бога за это, а не унижайте всю нацию.
– Вы меня не пристыдите, в моем сердце – пламень свободы. И пока я сам не почувствую свою неправоту, никому меня меркантильным морализаторством не достать.
Вероника захотела прервать монолог, но вдруг почувствовала на своей руке нежное прикосновение ладони священника, и промолчала.
– Это стыд и позор для славянина, для Ария, исповедовать иудаизм. Глянь вокруг: богов, притом всяческих, просто навалом, – засмеялся Саша, внезапно перескочив с грозного монолога на шутку. – Поклоняйся хоть до потери пульса всем, кто глаз твой порадовал. Так ведь нет, этому тупому дубью Библию подавай. Тысячу лет дрессировали, дрессировали и – выдрессировали! Теперь русский человек о Бхагавад-Гите даже думать не хочет.
– Библия чем вам, скажите на милость, не угодила? – не выдержала Вероника, тут же пожалев о своей реплике. Противник был слишком могуч, и она чувствовала, что просчиталась, зайдя на чужую философскую территорию. Ее знания Библии были такими куцыми, что вести здесь идеологические баталии она не могла.
Саша очень медленно повернулся, глядя с притворной нежностью в ее глаза. Он сейчас напоминал жирного кота, перед которым бегала вкусная серая мышка. Кот не спешил, не дергался, решивши с ней поиграть. Он понимал: бедной мышке ускользнуть теперь от него невозможно. Поэтому лениво отмерял ей своей когтистой лапой пространство для ее потешной и бессмысленной беготни.
– Библия не отвечает на самые простейшие, самые актуальнейшие запросы, милейшая. Даже любопытство свое простой смертный потешить не может, – сказал бесшабашный Александр. – Скажем, до сих пор неизвестно, получил ли Великий Змей по рылу за соблазнение Евы. Или Бог списал ему этот грешок. На него что, закон кармы не распространяется? Что это еще за привилегированная должность – соблазнять достойнейших дам?
– Но вам-то какая разница, наказан он, или нет?
– Понимаешь, любезнейшая моя Вероника, – ухмыльнулся философский котище, – нами, людьми, иногда движет обостренное чувство справедливости, – пояснил он с насмешкой, – поэтому вся страна порой внимательно следит за судами над тем или иным олигархом. Сумеет правовая система дать этой зажравшейся свинье под зад каблуком или же нет. Это не жажда мести. Нет. Это – жажда справедливости. Ибо там, где ее нет, народ теряет веру в самую важную ипостась Бога – его борьбу за Закон. И потерявший такую веру сам берется жить как свинья. Поэтому вопрос поставлен не риторический. Наказан дьявол или же нет? Списал ли по блату Бог ему этот грешок, из-за которого мы здесь так сильно паримся?
Последние фразы он говорил таким серьезным тоном, что Вероника снова не поняла, шутит он или нет. С одной стороны, Александр, как всегда, развлекался. Но с другой стороны, был в чем-то прав. И Вероника почувствовала, что как последняя дура попала впросак. Она втянулась в дискуссию о вещах, о которых не имела ни малейшего представления.
– За что вы так ненавидите священников? – попыталась пожурить его Вероника. – Я впервые в жизни встречаю достойного человека с таким саном. А вы их всех за дурней считаете.
– Хорошо, – лукаво улыбнулся великий спорщик, – так и быть, шепну тебе на ушко по очень большому секрету, чем отличается умный от дурака. Дурак видит во всем происки дьявола, а умный – игру Бога. Глобальная часть христиан просто дурни. Ибо манихейство завладело ими до мозга костей. Хотя спроси их, что это такое, многие будут лишь невнятно мычать. А некоторые даже термин такой первый раз в жизни услышат.
– Но причем тут отец Василий? Разве мы должны судить о религии не по лучшим ее представителям, а по самым убогим?
– Это – исключение, которое лишь подтверждает этот жуткий закон. Было время, я попов вообще терпеть не мог! – воскликнул Александр. – Ну какие из них искатели Истины. Скоморохи, да и только. Приходит такой попик на свое рабочее место, амвон, откукарекает свои псалмы, и стремглав – домой. Разговаривать с ними про Истину, все равно, что министру финансов навязывать благотворительные акции. Сплошное расстройство. Нет ему дела до Бога. Хоть ты сдохни! А Библия? Это же совсем книжка смешная. Евреев – кот наплакал, а свою инкунабулу всему миру навязали! Да какую! Человечество произошло от Адама и Евы, понимаешь ли. А как оно произошло? Вы задумывались когда-нибудь? – спросил он почему-то Веронику, покоробленную очередным воинственным выпадом против священника. – Путем инцеста, вот как! Каину и Авелю Бог ведь не стал творить жен из ребра. Не так ли, отец Василий? Стало быть, они женились на своих сестрах, если не похуже. Вот и вопрос: почему Бог обрек людей на инцест еще в самом начале? За какое-то несчастное яблоко? А не слишком ли круто? Тут ведь человеколюбием и не пахнет. А? И мы должны считать этот бред священным писанием? А мозги тогда Бог зачем нам подарил?
– Но ведь это же аллегория, – попыталась защитить молчащего священника Вероника.
– Аллегория? Повторю еще раз для плохо слышащих: уже сыт по горло тоннами аллегорий! Мне правда-матка нужна! Я хочу знать, как было все на самом деле! А в церкви тебя кормят аллегориями и прибаутками, не спрашивая, нужна тебе такая кислая жвачка или же нет. Может, вас это варево и устраивает, но я хочу питаться не сухим суррогатом Истины, а целостной Истиной, всей, без остатка. А тут: Библия – аллегория, церковь – дитя аллегории, богословие – метафора, за что ни схватись, все виртуальная тень, мертвечина. А где живой Бог? Где источник жизни, которая никогда не прервется?
Он многозначительно промолчал, а потом снова выпалил:
– И что это за символ веры такой, где Бог выступает в роли прародителя одного единственного Сына. Вы что, косвенно намекаете, что наш Бог чем-то похож на импотента? – вопрошал он с сарказмом. – Объясните мне, ради Бога, ну почему, почему у Бога должен быть только один Сын. На кой хрен Ему этот минимализм? У Кришны детей – не сосчитать, а у Иеговы – единственный. Что, потенции не хватило? Логика где? Это Бог должен быть один, а детей у Него может быть видимо-невидимо. Ведь творческие потенции Его бесконечны. Что это за символ веры, где ляпсус лезет на ляпсус? Какой пьяный дьяк его накропал? Да от вашего еврейского «Бога» за версту разит импотенцией!
– А вы уверены, что в вашем роду нет семитов? За эти тысячелетия евреи так гомогенизировались с окружающей средой, что в наше время только чукча не еврей, – выпалила сгоряча Вероника. Что же вы молчите, отец Василий? – обратилась она к священнику за поддержкой. – Я отказываюсь верить, что в Библии нет ничего святого.
– Да оставьте вы в покое неподъемное для человеческого ума, – тихо произнес отец Василий, – скрытый смысл тех или иных текстов. Беда здесь в другом, совершенно в другом. Две тысячи лет назад с евреями произошла катастрофа – они потеряли самое дорогое, что только возможно терять – подарок Всевышнего. Они утратили живого Бога. Это ведь с каждым может случиться, поймите! Возможно, поэтому такие обидчивые. Ибо терять им уже больше нечего. Они нуждаются, Александр, в нашем милосердии и в доброте, в сочувствии и сострадании. А вы бросаете в них свой камень презрения – избиваете хлесткими фразами. Они что, от этого станут добрее? Удержитесь! Вы ведь издеваетесь над поверженными. Это жестоко. Скажу более – отвратительно! – сказал он с печалью и укоризной, впервые строго посмотрев на Александра.
В кабине автомобиля воцарилось молчание. На светлом лице отца Василия Вероника не увидела ни осуждения, ни презрения. Только печаль.
– Лишить себя Иисуса, – вновь тихо продолжил священник, – все равно, что вырвать из собственной груди сердце, чтобы заменить его никелированным насосом на батарейках. Те, кто на это соблазнен, – несчастнейшие люди. Они упали. С кем не бывает?! И топтать лежащего каблуками своих грязных слов – это гнусно. Стыдно, Александр. Придет время, вам от стыда деваться будет некуда. Суд совести – наитягчайший. Каждый человек – бесценен. Каждая нация – священна. Все остальное – от дьявола.
Священник на минуту замолчал, а потом закончил:
– Осуждать легко! Понимаете? Легко! Здесь талант не нужен. Но разве мы пришли сюда, чтобы делать легкие дела?
Веронике очень понравилась речь отца Василия. Ей очень захотелось поддержать этого хорошего человека в непростой идеологической баталии, и она, недолго думая, взяв на вооружение свои куцые знания, смело ринулась в бой:
– Вы говорите о Бхагавад-Гите, о преимуществе индийских Богов, но я открыла комментарии к Ведам и ужаснулась: жрецы изо всех своих сил льстят тому или иному Богу, изо всех сил восхваляя его мнимые или истинные достоинства. Зачем же индийскому Богу все это лицемерие? Зачем? Неужели любимый вами индуизм держится на страхе, лести и лицемерии? Как же это так получается: индийских богов на Небесах – миллионы, просветленных в Индии – не сосчитать, а жизнь у нас всех все равно страшная, исковерканная. Как же так? Куда они там на своих Небесах смотрят, чем они там занимаются?
– В православии по-другому? – ответил он, не оборачиваясь. – Те же тонны восхвалений к Божеству, которое издевается мыслимыми и немыслимыми путями над простым смертным. По-моему, вы стрельнули в молоко, красавица. Вот в этом и весь ужас любой религиозной машины. Она видит Бога в образе самолюбивого восточного хана, жаждущего дифирамбов подневольных лизоблюдов. Я не говорю про элиту – всяких там прозорливцев. Речь о массах. Но если Бог счастлив, самодостаточен, всемогущ и не имеет в себе эгоизма, тогда у простого смертного возникнет вопрос: зачем ему наши бесчисленные поклоны, простирания и заунывные молитвы, которыми наполнена церковь? Почему бы ему не сделать всех счастливыми моментально и сразу – оптом и за шесть секунд? Вот ты, Вероника, если бы была Богом, тебе нужны были бы все эти заунывные песнопения, воспаряющие к тебе из-под церковных куполов? Ты получала бы от этого удовольствие? Лично я – ни на йоту. Но как бы вела себя ты? Неужели ты делала бы счастливыми только тех, кто стучит перед твоей иконой лбом по полу?
– Нет, – сказала она, улыбнувшись, ведь примерить на себя роль Бога ей еще никто не предлагал, – я сделала бы всех счастливыми просто так. И – мгновенно.
Она опасалась, что такой ответ обидит отца Василия, но его реакция была для нее неожиданной.
– Да не восхвалений в свой адрес так жаждет Господь! – прервал молчание священник с радостным ликом. Эта речь Саши его почему-то обрадовала. Одарив всех лучезарной улыбкой, он продолжил: – Не восхвалений, а нашего счастья! Больше всего! Наша радость – Его самая лучшая пища. Но ведет он к этой радости тернистой дорогой. И мы должны ему доверять. Как можно не доверять подателю жизни, защитнику и спасителю? Как можно не доверять тому, чье сердце переполняет любовь к нам, его детям?
– Но восхвалений ведь через край, – пробормотал Александр.
– Сколько ни хвали Бога, – с энтузиазмом ответил священник, – все равно мало! Мало, мало и еще раз мало! Ибо его Красота, Сила и Слава превосходят всяческое представление! И когда-нибудь это великолепие восхитит и сразит нас до самых потаенных глубин нашего разума! Поймите, – сказал он с великим воодушевлением, – Бог – прекрасен и неэгоистичен. Поэтому говорить о его великолепнейших свойствах, означает только одно: говорить правду! А правда – источник жизни вечной. Правда – антагонист лжи – главного оружия дьявола. Но тот, кто говорит правду, рискует собственной жизнью, ибо бросает вызов тьме. Такой рискует жизнью земной, чтобы обрести жизнь в вечности.
– Возможно, вы правы, я Бога не видел, но две тысячи лет назад еще один сын Бога, Сиддхартха, вместо того, чтобы заниматься высокопарной словесностью, прославляющей Небо, взял, да и занялся чем-то более практичным – постижением собственной сути. Просто, конкретно и без суеты.
– Да разве можно представить в стране Достоевского восторжествовавший буддизм? – с изумлением ответил священник. – Русскому человеку как воздух нужно общение. А для некоторых важнее воздуха этот любовный разговор с Богом, ангелами и возвышенными существами. А как вы будете разговаривать с нирваной? В ней можно только утопиться – исчезнуть. Всевышний, наверно, некоторым может это позволить, раз они к этому рвутся. Но, Боже мой, как можно терять ради этого сомнительного предприятия бесценный бриллиант – Того, кто сотворил и нирвану, и все чудеса, которые нас окружают?
– Действительно, – поддержала Вероника священника, – общение – это главное. Какая любовь без обмена чувствами? Как буддисты вообще могут говорить о какой-то любви, если души, по их мнению, не существует, не говоря уже про Бога?
– Нет, дорогие мои, травить буддизм я вам не позволю! – эмоционально отреагировал Александр. – Именно буддизм, а не какая-то другая религия доказывает: Бог – самое справедливое существо во вселенной. И, вдобавок ко всему, не имеющее чувство собственной важности. Это – во-первых, а во-вторых, Он же и самое ужасное, что есть в мире. Если бы не буддизм, приходилось бы в это все верить. А вера – дело дрянное… второсортное…
– Не понимаю, – сказала Вероника.
– Это же так просто! – возмутился Александр ее несообразительности. – Именно благодаря буддизму стало ясно, что нет никакой необходимости многократно лебезить Личному Богу, выкаблучиваться перед Ним, отплясывая реверансы, чтобы спастись. Ибо Богу начхать на наши религиозные побрякушки, поклоны и прочие знаки холуйской признательности. Ему нужно, чтобы мы были людьми, а не свиньями! Через буддизм Бог говорит всем, у кого есть хоть капля разума: чтобы спастись, даже верить в Меня не обязательно. Будьте милосердными, будьте людьми, а не эгоистическими скотами, и Я вас спасу чисто автоматически, Я навсегда избавлю вас от страданий! Такую религию может подарить только Существо воистину великое, начисто лишенное спесивости. А вы, христиане, столько помоев на буддизм выплеснули, по скудоумию, что хоть плачь, а хочешь, смейся. Бога там, понимаете ли, нет. Бога нет, а благодати – навалом. Как же так?
– Нет, подождите, – возразила Вероника, – вы рассуждаете с теистической точки зрения. Но ведь буддисты в Бога не верят. Ваша логика им не подходит.
– В буддизме нет Бога? – изумленно промолвил ее инквизитор. – Это вам Папа Римский сказал? Или тетя Дуся, торгующая на базаре семечками, поведала? Ты не представляешь, как надоели попы-недоумки, муссирующие всякие глупости, которые вы, христиане, потом повторяете как попугаи. Не беспокойся, с Богом в буддизме все о’кей, просто называется он не Саваоф, а Изначальный Будда Самантабхадра. Что переводится как «Вечносовершенный». Но правильнее назвать Самантабхадру во множественном числе: «Вечно благие» – Он и Она – Бог и Богиня. Яб-Юм, если говорить по-тибетски.
Для Вероники это было большой новостью. И она вопросительно посмотрела на священника, ища у него подтверждения. Но ответил Геннадий:
– Слово «Бог» вызывает у буддиста идиосинкразию, поэтому они предпочитают называть его Буддой. Изначальным, разумеется. Ади-Буддой.
– Нет, все это слишком мудрено, – недоумевала Вероника, – не проще ли назвать Бога Богом, а не какой-то там Самантой-Бхадрой? Преимущество перед христианством крайне сомнительное.
– Специалист, – саркастически промолвил Александр с хитрым видом охотника, заманивающего глупую крольчиху в силки. – Верифицируешь истину получше Игнатия Лойолы. Давайте теперь влезем в шкуру буддиста. Поначалу задай себе нехитрый вопрос: почему умного человека привлекает именно буддизм, а не какая-либо религия, возглавляемая Личным Богом? Почему, спрашиваю я? Да потому, – тут же ответил он на свой собственный вопрос, – что сама мысль о том, что все издевательства, которые сыплются на человеческие головы, посылаются неким Высшим Милосердным Существом, абсурдна! Если Бог нас любит, то пусть и поступает соответствующим образом, а не как фашист. Согласитесь. А так что мы имеем: вся история религии, да и не только религии – это история того ли иного ужаса, издевательства и обмана. Ведь даже ребенку понятно: истинно любящий Отец на такие издевательства не способен. А если все же Он нас ненавидит, то пусть об этом Священные Писания заявят честно, а не вырабатывают у нас комплекс благодарного раба, который благодарит Хозяина за то, что тот его периодически избивает. Что это за логика семейного алкаша: тот, кто любит, тот и лупит? Вот вас, Вероника, муж часто бил сапогами по голове? Ведь если не бил, значит, и не любил вовсе! – посмотрел он насмешливо на возмущенную учительницу. – Буддист он потому буддист, что наша проклятая реальность все время доказывает: Бог добрым Дядей не является. Но думать о Нем как о Садисте, Экзекуторе и Подлеце – значит только одно: уничтожить религию в самой ее основе. Это взять большой топор и подрубить ее эмоциональные корни. Ибо религия, не успев начаться, тут же и заканчивается. Кому захочется рваться в царство хоть и высокопоставленного, но все ж таки Садиста? Согласна? – обратился он к Веронике с легкой насмешкой.
Вероника пожала плечами. От этой логики ее мороз пробрал по коже.
– Другое дело – Закон! Лепота! Красота! – продолжал с воодушевлением Александр. – Какие могут быть претензии к Закону? С законов взятки гладки. На законы где сядешь, там и слезешь. Их не уговоришь, с ними не поспоришь. Их, короче говоря, соблюдать нужно. Хотя ни одна ученая собака еще не объяснила, что это, собственно, за законы, которые можно нарушить собственной свободной волей! Попробуй нарушить закон всемирного тяготения или второй закон Ньютона. Не тут то было! А тут, оказывается, можно! Черт те что!
Она задумалась. И ей стало очевидно, что Саша прав. Ведь некоторые законы нарушались человеческим волюнтаризмом, а некоторые, вроде законов Ньютона, нет. Она тут же решила, что законы, которые можно походя нарушить свободной волей, следовало бы назвать каким-то другим термином. Она подумала, что слово «заповедь» подходит больше, но тоже ничего не объясняет. Почему Бог сделал мир таким, что Его истинные заповеди никому не известны. А те, которые сформулированы в священных книгах, у каждого народа свои и, что страшнее всего, противоречат друг другу на практике. Ибо, соблюдая одну из них, человек нарушал какую-то другую. А соблюдать все заповеди одновременно ни у кого не получалось. Но эти вопросы, гнездившиеся у нее в голове, пока были для нее не чем-то актуальным, а некой интеллектуальной бирюлькой, и она их вслух не высказала.
– Таким образом, – продолжал Александр, – идея Закона делает человека более покладистым по отношению к Творцу, ведь над человеком издеваются не Бог, не дьявол, а какие-то там Законы. Человек, понимаете ли, эти долбаные Законы нарушает. Каким-то там Кодексам не соответствует. Вот они, космические кодексы, его, бедного человечишку, того… по голове бутылкой – ляп! Законы – наказывают, а Бог, соответственно, тут ни при чём. Сбоку припека. Такая вот доморощенная теодицея. С полезным для здоровья результатом: никаких плевков в сторону Всевышнего. Красота! – торжественно посмотрел он в сторону священника с легким издевательством. – В этой буддийской космологии с Законом во главе даже Бога можно где-нибудь пристроить. Как ни в чем не повинного Субъекта, наблюдающего за конвульсиями человечества. Ведь это сволочное человечество все время что-нибудь да нарушает. И получает за это, соответственно, по морде. А Бог – ни при чём. Он – хороший… И так как буддист имеет дело с Законами, то и комплексов вины он, слава Богу, ни в кого не внедряет. А это, согласитесь, по нынешним временам не так уж и мало. Это христианство говорит: ты мучаешься потому, что ты – подлая свинья, а Бог из тебя хочет сделать человека. Но буддист воистину миролюбив, ибо наезжать не на кого. Внутри тебя – законы: химические, физические, психические и еще черт знает какие. Снаружи – тоже. Получается что: законы внутри взаимодействуют с законами снаружи, да так, что летят клочки по закоулочкам. Разве виноват человек, что он хочет есть, пить и размножаться? Причем – в комфорте. Нет, конечно! Разве виноват человек, что его желания противоречат желаниям соседа? Да ни в коем разе! Вот и бегут буддисты от этих треклятых законов в свою чертову нирвану! Единственное место, где ни с кем больно лбами стукаться не надо. Чтобы не видеть, не слышать и не дышать этой грязью и какофонией Законов, – утвердительно промолвил он с видом Папы Римского. – Это христианство сеяло веками кровь и междоусобицы, а буддизм все последние века боролся за мир во всем мире. И отрицать их вклад в это благое дело было бы несправедливо. Именно они, не занимаясь демагогией о любви, этот мир и распространяли.
– Выходит, – заметила Вероника, которая никак не могла понять, когда ее собеседник шутит, а когда говорит всерьез, – только буддизм всеми силами тормозил мировую вендетту?
– Именно! – подтвердил Александр. – Месть – это эмоциональная глупость, бессмысленная трата времени и энергии, ибо все вернется на круги своя. Сколько ни мсти, душевного спокойствия так и не стяжаешь. Отсюда вывод – виновных нет! Виновных нет, не было и не будет. Человека можно обвинить только в невежестве. Но даже в этом его обвинить нельзя, ибо корни его невежества зиждутся тоже на каких-то там законах. Законы, таким образом, играют роль прокладки, буфера между неистовым свободолюбием человека и Творцом в теологических системах и объясняют бесперспективность ненависти, невежества и мести в буддизме. Поэтому буддисты и говорят как кот Леопольд: «Ребята, давайте жить дружно!» Познаем, мол, Законы, и это познание сделает нас свободными.
– Но ведь христианство тоже борется за мир, – возразила Вероника, – как может, по-своему. По-моему, вы просто хотите насолить отцу Василию только за то, что он священник, официальное лицо – в чем-то несвободен, не принадлежит к вашей разбитной компании свободных религиозных разгильдяев.
Лучше б она этого не говорила. Ибо засунуть ладошку в пасть льва было бы безопаснее. Она вдруг сообразила, что Александр ее соблазнил, спровоцировал, и оскорбительный термин вылетел-таки из ее уст. Но было поздно все умягчать. Свирепо взглянув на учительницу, Александр с жаром выпалил:
– А какой может быть мир во всем мире, если Иегова говорит евреям о том, что они – избранные. Мало того! Мало того, что говорит, но и призывает на страницах своей Библии к геноциду всех гоев. То есть – нас с тобой. Слава Богу, что евреев немного. Тем и спасаемся! Иначе жили бы мы с тобой, Вероника, где-нибудь на краю Ойкумены – в грязной резервации. Если б остались в живых… Ибо сказано: «Истребишь ты все народы, которые Бог даст тебе, и глаз твой не будет иметь к ним жалости…» И после этого какие-то болваны называют Библию священным писанием? Да если бы княжна Ольга внимательно прочитала Ветхий Завет, она бы никогда не ввела на Руси христианство. Но… Библию никто не читает. Ни сегодня, ни в те времена… Всем плевать, что там настрочили евреи…
Это был неожиданный поворот. Она понятия не имела о том, что Библия призывает евреев к геноциду – арабов, китайцев и славян. Это было для нее как снег на голову. И Вероника впервые основательно пожалела о своей религиозной безграмотности.
– Вот так оно и бывает, – назидательно промолвил Александр, мельком взглянув на удрученную Веронику, – семьдесят лет нас гипнотизировали со всех партийных щелей и амвонов, на каждом углу долдонили: Ленин – гений из гениев! Но мы почитали умных людей, и как-то сразу вдруг выяснилось, что наш добрый дедушка – бессовестный авантюрист, политический прохвост и пройдоха, который совершенно не разбирался в экономике, психологии и философии, закончив жизнь в патологическом слабоумии. Духовный дебил, если говорить по-простому. А ведь с Библией дело обстоит точно так же. Гипноз ее величия заканчивается. Попели дифирамбов, да и будет. Что это за писание такое: сплошной винегрет – сочинения рыбаков, пастухов, чиновников, военных и прочего люда, тысячу раз исправленные, переписанные, добавленные и скомпилированные. Вычленить из этого месива истинный голос самого Иеговы, отделив его от уязвленного самолюбия отдельных писателей, может только Сам Иегова! Больше никто! Представь, если современные сантехники, дворники, инженеры и бухгалтеры напишут, что они о Боге думают. А мы это слепим в единую книжку и объявим новой Библией. Как ты к этому отнесешься? Ты будешь считать ее Священным писанием? Даже если они накропают все честно, искренне – от всей широкой славянской души.
– Но ведь Бог может разговаривать через любого! Александр! – назидательно выговорила она, словно перед ней был бездумный мальчишка. – Через пастухов, сантехников…
– Ассенизаторов и членов КПСС, – добавил насмешливо ее яростный оппонент. – Скажи, откуда Гитлер взял эту новаторскую идею, что есть нации третьего сорта? Причем, они не только есть, но и эти скотские нации нельзя оставить в покое, их нужно уничтожить, если они не захотят стать рабами! Откуда, милейшая герлс? Из Бхагавад-Гиты? Или, может быть, из кодекса царя Хаммурапи? Он взял эту идею из Библии! Ибо ни в каких других Священных Писаниях этой идеи попросту нет!
К такому развороту Вероника подготовлена не была. И она тут же перевела разговор в другое русло.
– Неважно, – ответила Вероника, резко уклонившись от оскорблений в адрес Библии и ее древних создателей, – неважно как называют высшее люди: Богом или Пустотой. Важно лишь наращивание любви! Как вы этого не понимаете? Если в сердце будет любовь, то ничья кровь не прольется. И с Богом будет интересно общаться. Тем более что Бог у каждого народа свой. Один на всех, но у всех свой, особенный. У индусов – Проказник, Игрок, у древних греков – Громовержец, у скандинавов – Мужественный Воитель.
– А у иудеев – Садист, – язвительно продолжил Александр.
– Как вы можете так говорить об Источнике Милосердия?! – ужаснулась Вероника.
– Да раскрой глаза чуть пошире, золотце ты наше, – снисходительно сказал ее оппонент, – тысячу лет молились российские христиане Источнику Милосердия, тысячу лет били лбом по полам разной раскраски. И что ж вышло? В 17-м году Источник сравнял храмы с землей, а милосердных раздавил как букашек. Это – исторический факт, не гипотеза. Но что дальше?! Что? Вот вопрос – всем вопросам вопросище. Можно еще одну тысячу лет молиться, а в каком-либо 3017 году Бог снова своей железной пятой раздавит остатки Российской империи, превратив храмы в конюшни. Где гарантии, что этого не случится? Где верительные охранные грамоты от Архангелов? Нет их, фрау Вероника, нет! – заявил он, громко хлопнув себя по коленке. – Учитывая вышесказанное, надо отметить, что логичнее всех поступил именно Будда, послав на три буквы всех разновидностей Бога. Ибо возжаждал Небытия. Так как именно в нем сердце человеческое не терзается мукой. Не быть, значит, не мучиться. Согласна? Но для попадания в Небытие рай не нужен. Ибо рай – это бытие, небесный курорт. Отдохнув в нем, человек вновь отправляется на землю, чтобы еще раз ткнуться лицом в грязь. Будда понял: рай – это не выход. Это – красивый тупик. Ибо даже в нем, в эмпирее, есть особенные муки.
– Что это за муки в раю? – удивилась Вероника. – Что это за рай после этого?
– Во-первых, надо все время помнить, что срок пребывания здесь ограничен. Это – тоже страдание. Во-вторых, там, в раю, ты должен быть глух и слеп по отношению к страдальцам на земле. Счастливыми в раю являются только утратившие совесть. Уже хотя бы по одной этой причине рай должен закончиться. Ибо лицемерам и эгоистам в раю, как ты понимаешь, не место. Но если ты не эгоист, тогда рай – это тоже не рай. Ибо ты хочешь прекратить страдания тех, кто туда еще не добрался. Ты мучаешься оттого, что другие страдают, там, на земле. Это – нормально, по-человечески. Поэтому, куда ни крути, а рай раем не является. Индусы говорят, что мир – это сон, но мы от себя добавим чисто по-русски: очень страшный. И так как иудейский Бог – это Садист, то, разумеется, между Ним и человечеством нужна Прокладка. Христос, например, умеряющий гнев Всевышнего. Тот, кто умолит Бога смягчить наказание за наши прегрешения. Появление Христа в иудаизме абсолютно логично. Но почему у индусов нет такой же Прокладки? Да потому, что Кришна для них – и Судья, и Любовник в одном флаконе. Наказывает всегда Кришна, вознаграждает – тоже Он. И никакой тебе духовной шизофрении. Зачем им Прокладка? Что за бред? Ведь если взять одну Прокладку, то за ней тут же последуют миллионы. У христиан тысячи заступников на небесах: святые, пророки, ангелы и Архангелы – бесчисленные Прокладки с крылышками или без. А у вайшнавов только один заступник – Кришна. Проказничаешь – держись, Кришна тебе всыплет по десятое число. Накапливаешь личную Силу – вознаградит – даст намного больше, чем даже мечтаешь. Нафига индусам Прокладка? У нас Прокладок на Небесах – миллионы, а Россию от вселенского погрома они все равно не спасли. Чем они там в своих эмпиреях занимались, пока подлецы здесь, в несчастной России, громили православные церкви? – бросил он гневный взор на смиренное лицо священника. – Короче: умным людям нужен подлинный монотеизм, а не какая-либо манихейская хренотень.
– Но раз заступники существуют, значит, у Кришны была-таки в них необходимость, – возразила Вероника, стараясь быть максимально логичной. – Такова история всех религий, – добавила она, чувствуя, что к разговору о троичности Бога она не готова.
– Мы не знаем подлинной истории человечества! – резко выпалил Александр. – В нашем распоряжении одни только слухи, мифы и домыслы. Что говорил, к примеру, на самом деле Иисус? Что он делал? Зачем он пришел? Никто не знает! Вот в чем вся жуть! – отчаянно проговорил он.
– Но Евангелие… – начала Вероника.
– Что Евангелие?! – не дал ей продолжить Александр. – Евангелие – это не стенографический отчет, дорогая! Евангелие – это не видеозапись. Евангелие писали простые наивные люди. Писали, как могли. Они не искали какую-то там Истину с большой буквы. Они просто хотели попасть в рай. Пойми, Евангелие писали люди неистово верующие в Иисуса, люди, которые всем сердцем были влюблены в нового мессию. А что делает любящий, когда пишет трактат? Что?
– Выливает свою любовь на бумагу, – предположила Вероника.
– Да нет же! Это само собой. Любящий – приукрашает… Вот в чем загвоздка! Любящий помимо своей воли обманывает. Это самая святая ложь в мире. Но это ложь! Вольно или невольно, но любой фанатик совершает цензуру, оставляя на бумаге только то, что возвеличивает предмет его обожания. Поэтому при Константине арамейские рукописи, подлинные Евангелия, были безжалостно уничтожены. А нынешние – это редакция епископов того времени. По сути – подделка. Красивая фикция, плохо отражающая подлинного Иисуса. Ибо фанатик приукрашает всегда. Истина для него несущественна, ибо его церковь выше всяческой Истины. Но для подлинного искателя истины существенно все. Нет никаких лишних деталей. Ни одной мелочи. Поэтому, положа руку на сердце, мы должны честно сказать: мы не знаем, что делал и говорил Иисус на самом деле. Но если мы говорим, что знаем, ибо прочитали какие-то буквы, тогда наше место в длинном ряду безмозглых фанатиков. Например: №7178905245 искренне верует, что все было именно так, как пишет Матфей, Иоанн и все прочие. И на этом поиск истины громогласно заканчивается. Не успев даже начаться. Пойми ж ты, в конце концов, если бы Евангелии писали фарисеи и книжники, это была бы совершенно иная книга. А если бы его писал какой-либо римлянин или грек, например Луций Анней Сенека, перед нами было бы неузнаваемое произведение, отличающееся от канонических Евангелий так, как Крайслер отличается от Запорожца.
– Евангелие призвано донести дух Иисуса, – заговорил отец Василий, – в этом его суть. Дух, поймите же, наконец! А что касается странностей или тайн, то их действительно в Евангелии много. Но разве их мало рядом с любым современным святым или юродивым? Так что уже говорить о какой-то там древней истории…
– Конечно, – согласился Александр, – к неудовольствию должен еще раз повторить: подлинную историю мы не знаем. Наша академическая история – это история кровопийц и тиранов. Вшей! Вот в чем беда. А самая интересная история – это история святых. А они книжки строчить не любят, – заметил он печально. – Но подлинная история – это их личная история борьбы с грозными силами тьмы. Ведь если им удастся (а кому же еще?) хоть чуть-чуть потеснить дьявола, выиграем все мы, простые смертные. И тогда наступит светлый эон. И мы, наконец, вздохнем полной грудью. Мы ведь дети чудовищных и подлых веков. И знаем о святых, об их тяжкой войне крайне мало! И если у нас и есть что-то светлое, то надо вообще удивляться, что это светлое есть, а не сетовать на то, что этого светлого мало. При этом, заметь, кривая все эти века несется в щавель. Каждый век еще более подл, чем предыдущий. Во времена Иисуса был один предатель на двенадцать честных людей, теперь – дюжина Иуд на одного человека чести. Как мы вообще ухитряемся жить в этом океане мерзости, непонятно!
– По-моему, Александр, вы сгущаете краски, – сказала Вероника неуверенно.
– Ты посмотри, где мы живем! – воскликнул Александр, стукнув себя кулаком по колену. – Это же мир торжествующей серости, где серость на серости сидит, серостью погоняет. Представь себе гигантский океан серости, – обернулся он к Веронике. – Вверху его – тонкая прослойка гениев. Внизу – толстая корка субъектов, ослабленных цивилизацией: это психопаты, наркоманы и алкоголики. И тех, и других серые уничтожают. Гениев – по одной причине, ослабленных – по другой, чтобы не путались под ногами и не мешали ловить кайф. Именно так погибли Иисус, Будда, Раджниш и Кастанеда. Их всех убила серость. Но каждого из них – по-своему.
– Подожди, – возразила Вероника, – но ведь Кастанеда погиб от болезни.
– Святая простота, – вздохнул почти с отчаянием спорщик, – любая болезнь социально значимого гения проистекает от атак черных магов. Тайных атак, – пояснил он, – которые полиция не вычисляет. Читай Сатпрема. Он говорит об этих атаках ясно, четко и недвусмысленно. На собственной шкуре испробовал, а не за книжным столом. Черные маги хотят выглядеть благопристойно и респектабельно. Это раньше они сжигали своих противников на кострах, запугивая дойных коров прямым ужасающим маневром. Но сегодня они желают выглядеть чинно, как Исусики. Как Христосики! Теперь давай взглянем вниз. Внизу серого океана – ослабленные. Серая масса их тоже уничтожает, ибо черные гении высосали с них все, что могли. А уничтожают, заметь, в белых перчатках – с помощью тюрем и психбольниц. В психиатричке не лечат, там добивают. Ведь идеал серых прост: им хочется, чтобы их серость распространилась на всю галактику, стала основой бытия всего мироздания. Чтобы везде были серые идеалы, серые горизонты и серые перспективы. Такие задачи, как обретение бессмертия еще в этой жизни или борьба за счастье всех и вся серого не интересуют. Серый не хорош и не плох. Он – обыкновенный классический обыватель. Скажут ему, что надо строить храмы и молиться Христу, он везде настроит церквей и будет в них по воскресеньям слушать «душеспасительные» проповеди. А потом некие крутые ребята заявят: надо, мол, строить не церковь, а коммунизм, например. Поэтому серый эти же самые храмы разрушит, чтобы лизать задницу своим палачам. И где бы серые не родились, они тут же обретают веру своих тюремщиков. Христианин, в большинстве случаев, является христианином не потому, что он избрал Иисуса своим духовным руководителем после долгих и мучительных поисков Истины. Нет! Он христианин потому, что родился в христианской среде. Он ею выдрессирован. С буддистами то же самое. Он буддист потому, что еще в детстве напичкан буддийскими постулатами. Серый никогда не выбирает религию сознательно. Он берет ее по наследству. Словно дом, штаны или табуретку. Он не столько человек, сколько дрессированная обезьяна. Именно таков мир торжествующей серости.
– Я не согласна, – возразила Вероника. – Сколько гениев постоянно получает Нобелевские премии. А вы говорите, что мир их уничтожает.
– Нобелевские премии получают лишь гении, которые не трогают главное – смерть! И то – далеко не все. Маркес за свои «Сто лет одиночества» получил Нобелевскую премию. А ведь странно: он почти никому, за исключением Латинской Америки не интересен. Скучнейшая книга. Другой почти латиноамериканский писатель, Карлос Кастанеда, вошел в сердца всех умных людей на планете. Потрясающий случай! Все страны и континенты от его книг вздрогнули! С надеждой и упованием. Он вошел в их израненные сердца как подлинный утешитель. Вошел на всю оставшуюся жизнь, а не как очередной романист, о котором забывают, захлопнув книжку. Тем не менее, покорив сердца лучших из лучших, он Нобелевскую премию не получил. Как же так? Почему? Да потому, что серые вешают медали на грудь только своим – представителям блистающей серости.
Это было очень печальное резюме, покрывшее очередной толикой неприкаянности сердце Вероники.
– Вот так мы и живем, – подытожил разговор Геннадий, широко улыбаясь Веронике, – русскому ничто не чуждо – ни Христос, ни буддизм, ни индусский Бхагаван, ни толтекский Орел-Кецалькоатль. Скоро, дай срок, русские насмешат своими рьяными поисками Бога всю Галактику.
– Да уж, – согласился священник, – сгребут в большую кучу всяческую разношерстную дребедень, завяжут сверху бантик, и, ткнув в этот винегрет пальцем, заявляют: это – столбовая дорога к Всевышнему.
– У русских искателей Истины есть одна вселенская миссия, – подключился к шутливым высказываниям Александр, – раздолбать вдоль и поперек официальные замызганные религиозные догмы. Они – как бревно поперек тракта. Мало того, что дорога к Небу напичкана всякими хищниками, так еще и трухлявое бревно догматизма смердит верст на десять. Не пройти, не проехать… А фанатики кричат: не тронь, это – таинство! Это наши священные коровы! Таинство должно возвышать. Елы-палы… А от него несет тухлой рыбой… и всякие паразиты почкуются. Вот христианство, например. Имеет два священных писания: первого и второго сорта – Новый и Ветхий завет. Новый – душу, в общем-то, греет. Старый – как издевательство, непонятно зачем нужен вообще. Новый – благоухает (местами), Ветхий – смердит, сорт ведь не первый. Как можно считать священным писанием то, что дает евреям санкцию на геноцид, а европейца называет существом, по сравнению с евреем, третьего сорта? Литературный факт остается фактом: поганых и мерзких народов, по Библии, много, и всех их евреи должны уничтожать, а не перевоспитывать. Безжалостно уничтожать всех, кто не согласится стать рабом евреев. Это ж до какой умственной деградации нужно дойти, чтобы взять на вооружение это как священную книгу! – возмущенно обернулся он к отцу Василию. – И после этого мы запрещаем печатать Адольфа Шикльгрубера… Это Библию надо от детей прятать, а не «Майн Кампф»! Нет, вы только представьте, что было бы, если бы какая-то еврейская община назвала бы своими Священными Писаниями «Майн Кампф»! Книгу, где евреев представляют как беспринципных жадных ублюдков! Мы бы все сказали: эта кучка евреев – сумасшедшие. Другого объяснения нет. Так неужели Америка и Европа свихнулась? Слава Богу, что на свете есть Индия и Китай, которые тысячу раз не нуждались в Библии и тысячу раз в ней не будут нуждаться. И вообще! Не пора ли христианам заменить Ветхий завет на какую-нибудь индусскую Веду. Вед у индусов достаточно, завались, что-нибудь к Евангелию можно приклеить более или менее органично! А? – посмотрел он насмешливо на священника.
– Но ведь индусские брамины смотрели на европейские народы точно так же как еврейские левиты – с презрением, – заметил священник.
– Смотреть – смотрели, но не предлагали своим раджам их завоевать, поработить и тем более – уничтожить, – не прекращал возмущаться суровый критик традиционализма. – Брамины хорошо понимали, что народам третьего сорта нужна и религия третьесортная – христианство, к примеру.
Для Вероники эти слова были равнозначны пощечине.
– Извините, что вмешиваюсь, – заявила она, решив защищать священника до конца, – но это просто оскорбление, а не истина. Оскорблять может каждый. Как вам не стыдно брать пример с каких-то фанатиков? Почему христианство третьесортная религия? Разве среди браминов нет извращенцев, предавших Бога?
– Да потому, что там нет технологии. Именно поэтому христианство – это религия догматических попрошаек.
– Какой технологии? – удивилась Вероника. – Это же не завод, а церковь.
– Технологии достижения Бога, наращивания осознания, другими словами, – пояснил Александр, – а у индусов она есть. Как вещал великий Патанджали, ступеньки, ведущие к Богу, это: яма, ни-яма, асана, пранаяма, пратьяхара и так далее – до самадхи. Вот она – четкая и простая лестница Иакова, ведущая на Небеса. Тысячи лет прошли, но никто этого не опроверг. Религия – это йога, милейшая мадмуазель. Конечно, если долго клянчить, то Бог дает. Но, согласитесь, помимо просьб у человека должно быть и еще что-то – свои собственные шаги к Богу. Поэтому, куда ни верти, но надо признать честно: индусы правы почти что во всем… Они – народ первосортный… Ибо йогу уважают все, у кого есть хоть капля мозгов! Слава индусам! Только первосортный народ мог создать технологию восхождения к Небу, а не вопить о том, что мы лучше всех, а соседние народы надо поработить и уничтожить. И нам, русским, есть чем гордиться, ибо мы и индусы – близнецы-братья.
И хотя Александр похвалил русских, радостнее Веронике не стало. Саша, увлекшись философской баталией, переступил какую-то невидимую черту, после которой восхваление собственной нации дурно пахнет.
– А вы что думаете, отец Василий? – обратилась она за поддержкой к священнику.
– Я иногда думаю, – задумчиво сказал священник, проигнорировав монолог Александра, – стоим ли мы того, чтобы Иисус ради нас так мучился? Возможно, вам трудно поверить, но Его страдания терзают мне душу. Лучший из людей подвергся тягчайшим издевательствам. Стоим ли мы этого?! Спрашиваю себя и не нахожу в сердце ответа… Он ведь пришел не философию какую-то новую дать. Философий не счесть. Он ведь к любви воззвал… Ибо во всем остальном нет великого смысла… Но слышим ли мы Его зов? Или снова воюем за буквы, концепции?
Облако печали укутало Веронику. И ей тоже слало жаль лучшего из людей и всех, кто родился на этой планете. Но печаль торжествовала недолго.
– Мы, русские искатели Бога, просто обязаны найти лазейку из всей этой религиозной трясины, где даже священники ходят в печали! – беззаботно заявил Александр.
– И зачем нам заграница? – начал юмористическую околесицу Гена, вырывая всех из тревожного настроения. – Это мы заграницам всем поможем. У нас ведь все свое – натуральное: русский Будда из-под Питера, Христос из-под Минусинска, а разных Нагвалей и Махатм из деревень типа Малая Грушовка совсем не сосчитать, – заявил он, сигналя какому-то крупногабаритному транспорту впереди. – Когда простой русский парень, такой как наш Саша, например, начинает искать Бога – туши свет, залазь под лавку. Ибо большего бедствия в природе не сыщешь. Это самое сокрушительное явление природы: всех на уши поставит, не сомневайся. Битва за истину у него самая душещипательная. Всякий психотерапевт пасует. А когда силенок поднаберется, тогда все, приехали: это не как слон в посудной лавке, а как стадо динозавров в парламенте – косметический ремонт бессилен, здание придется отстраивать с основ – с самого фундамента.
– Ну что вы! – возразила Вероника. – Я как-то видела русских кришнаитов. Очень даже милые ребятишки.
– О да, – улыбнулся Геннадий. – Поклонники Вишну словно шелковые. Сплошное загляденье, пока не узнают кое-какие подробности про своих заграничных гуру, – добавил он, ничего не поясняя. – Слава Богу, ты разных прочих русских магов не видела. Повезло…
Обогнав ехавший впереди грузовик, он медленно пропел:

Вишну, милый, где же Ты
Я б Тебе дарил цветы.
Мне лишь нужно подсказать,
Где их легче своровать.

Повисшая в воздухе гроза мгновенно рассеялась. Вероника посмотрела в окно: они уже мчались по Таллинскому шоссе. Впереди, насколько она помнила, был поселок Горелово – конечный пункт их путешествия.
– Вот чего нам сейчас не хватает, – одобрительно промолвил священник, – простой песни, а не каких-то там яростных дискуссий о Каббале.
Услышав название сокровенной доктрины, Геннадий тут же влил в это русло свою шутливую песнь:

Верю в жрицу лунных струн,
Где же ты, Дион Форчун,
Нам в России без тебя
Ни туда и ни сюда.

– Как ты относишься к частушкам, Вероника? – спросил он, неожиданно повернув к ней голову.
Этот вопрос застал учительницу врасплох. Она лишь молча пожала плечами. Уж если к чему-то Вероника и была равнодушна, так это к именно этому виду забав.
– А у вас есть эзотерические частушки? – неожиданно спросила она.
– Э, в наших закромах какого только черта не сыщешь. И как раз по нашей животрепещущей теме. Запоминай кое-что из женского репертуара, может, повеселишь кой-кого однажды.
И Геннадий тут же с задором повеселил уставшую от бурной дискуссии публику:

Мой миленок бросил пить,
Стал он Библию зубрить.
А еще, ядрена мать, –
Кундалини поднимать.

Я в чулках хожу ажурных,
Дожидаясь ночек бурных.
Но не видит меня он,
В монастырский дух влюблен.

Мать всех йогов, Кундалини,
Подскажи, как жить отныне?
Сердце девичье страдает,
В безответной страсти тает.

И пришла вдруг благодать –
Ярких, звонких мыслей рать:
«Если он Меня опять резво станет поднимать,
Ты с дружком его попробуй в мини-юбке погулять».

Только сейчас Веронику вдруг озарило: «Гена – истинный мистик. Подлинный маг». И она с восхищением посмотрела на водителя. Могучая сила манифестировала себя вполне откровенно, ибо нависшие над всеми грозовые черные тучи скандала были рассеяны почти мгновенно. Это невыносимое психическое напряжение ушло вдруг неизвестно куда, ибо за баранкой сидел искусный громоотвод, впитавший в себя все грядущие молнии. Неистовый спор, заканчивающийся, как правило, среди русских правдоискателей классическим мордобоем, закончился смехом и шутками. То, на что психоаналитику потребовались бы месяцы, получилось у него за секунды. Она осознала, что не способность к телепортации или левитации свидетельствует о силе, не умение превращать в шоколад камни, а вот эта удивительная способность вливать в душу хорошее настроение, стряхивая с сердца тяжкий груз «легким движением плеча» – искренним смехом и шутками.
«Правильно, – решила она, – надо взять с него пример – срочно перевести разговор в другое, не слишком взрывоопасное русло».
– Александр, я бы хотела знать ваше мнение о «Розе Мира», что это – истина или выдумка русского писателя?
– Чего? – вымолвил он с изумлением. – Рафинированная мадмуазель нашла силенок прочитать эту книжку? Ну ты даешь, так я скоро не на шутку уважать тебя начну, – сказал он с легкой издёвкой, – вот смеха-то будет.
– Нет, не увиливайте, мне нужно знать ваше мнение, – сказала она, проигнорировав пренебрежительный тон в свой адрес.
– Поэт он, понимаешь? Поэт. Что тут добавить? А с поэта, в общем-то, взятки гладки. Взял краски изящной словесности, да и нарисовал космическую панораму. А нам теперь гадай над этим ребусом – что там правда, а что – глюки.
– Нет, не все ведь так просто. Он, похоже, не только литератор, он – что-то большее. Прозорливец, так, кажется, таких называют?
– Послушай, Вероника, я не совсем понимаю: ты чего ко мне прицепилась? Я ведь не прозорливец. Вот когда им стану, доложу тебе все, как на духу. Подробно. А сейчас – извини.
– Но ведь вы хорошо знаете и индуизм, и теоретическую магию, неужели в этих сферах нет ничего, что подтверждало бы идеи Даниила Андреева? – не унималась она.
Этот панегирик в адрес яростного критика мировых религий вконец пробил партизанскую броню скрытности. Медленно повернувшись к ней, он с легкой усмешкой промолвил:
– Хорошо, навостри свои ушки и приготовься услышать то, что тебе будет не слишком понятно. Итак. Каждый из нас живет в своей персональной иллюзии, но всем кажется, что, во-первых, это – не иллюзия, а во-вторых, что эта не-иллюзия для всех общая. Но, тем не менее, каждый живет в своем персональном магическом пространстве. Из-за колоссальной важности я не поленюсь повторить еще раз: в своем персональном пространстве! Ясно? – спросил он, замолчав. – Только дуракам кажется, что мы обитаем в неком общем доме, который они называют вселенной. В доме, где все вещи выглядят для всех одинаково. Это не так. Дом у каждого – свой. Именно поэтому люди никогда не придут к единому мнению об устройстве вселенной. У каждого искателя Истины вселенная будет устроена по-своему, нравится нам это или же нет. То магическое пространство, из которого тебя пытается вытащить Гена, это пространство всеобщего духовного дебилизма, где наука и религия являются проститутками политических инсинуаций. Из пространства, где на Истину всем плевать! И это, насколько я знаю, совсем нелегко. Сансара своих пленников без боя не отдает! Может, ты так и останешься обыкновенной дебилкой. Кто знает?
– Но какое это имеет отношения к моему вопросу? Я же про Даниила Андреева спрашиваю, – сказала она без обиды, так и не поняв львиной доли этого монолога.
– А, – безнадежно махнул рукой Александр, – лучше б ты спросила чего-нибудь из квантовой механики. Там хоть шансы есть что-нибудь тебе понять. Пойми, ты спрашиваешь меня о чужой иллюзии. Чужой! Я должен, по твоей милости, не только в нее влезть, но еще и выяснить: что в ней истина, а что нет. Да я со своей собственной иллюзией разобраться не в силах! А тут вдруг – чужая.
Вероника приуныла. Комментарии к Розе Мира, похоже, накрывались медным тазиком. Задействовать его мощный интеллект не получилось.
Александр, однако ж, почувствовав ее подлинный интерес, наконец, сжалился:
– Ладно, внимай. Есть в этой книге кое-какие неувязки, которые поставили под сомнение весь этот поэтический труд. Начнем с низов, с чудовищ, точнее говоря, с главного одиозного «героя» – Гагтунгра. Что интересно, на него, как и на библейского Сатану, закон кармы почему-то не распространяется. Сидит себе этот главный бандит в своем Дигме, в ус не дует, в то время как все остальные, начиная от тараканов и кончая президентами, – парятся. Все мучаются, все страдают, поголовно, – бесы, люди, игвы, даже появившиеся в Энрофе аватары. Всех закон возмездия в бараний рог сгибает. Только Гагтунгр не страдает. Почему? Что это за исключение такое? Он кто, кум Небесному Царю и сват Вселенскому Министру? А Закон? Что это за закон, рвущий на части нас с тобой, мелкоформатных грешников, но не затрагивающий подлинного исполинского негодяя? Это не закон, это дерьмо какое-то. Взять бы этот паршивый «закон» за шкирку, да и сжечь вселенским лазером какого-нибудь духа. Тоже мне, закон, – промолвил он с презрением.
Все молчали, дожидаясь пока Саша выйдет из штопора возмущения космической несправедливостью. На это ему понадобилось секунд тридцать.
– Во-вторых, – продолжил он, – с историей планеты тоже неувязка. Индуизм говорит, что всемирная цивилизация всегда начинается с золотого века, Сатья-юги, которая, постепенно деградируя, потихоньку помаленьку доползает до полного разброда – до нашей ужасной Кали-юги. Итак, вначале – свет и радость, потом, точней, сейчас – глупость, невежество и лазание на стенку от невыносимой боли. Потом, конечно, снова наступит Сатья-юга, эпоха истины, которая вновь скатится к той или иной тьме. И так – до бесконечности – по одному и тому же сценарию. Пока этот вселенский бедлам не закончится, наконец, Пралайей – полным растворением – аннигиляцией физической вселенной. А что у Андреева? Он пишет четко и недвусмысленно, что никакой эпохи истины на земле не существовало. Не было золотого века, и баста! В прошлом – еще больший ужас, чем сейчас. Прости меня, Вероника, может, тебя я разочарую, но древним индийским мудрецам я доверяю чуть больше, чем Андрееву. Они были подлинными йогами. А некоторые из них сумели докопаться даже до бессмертия. Без всякого там Иисуса, кстати говоря.
Он сильно развернулся к сидящей за ним Веронике, возможно, чтобы подчеркнуть важность будущего монолога, и, прищурив глаза, произнес:
– Но больше всего меня смущает даже не это. Даниил Андреев ратует за полное уничтожение зла на этой планете. Более того – предсказывает, что это рано или поздно случится. Гагтунгр либо покинет эту планету, либо перейдет на сторону сил света.
– Так ведь это и есть самое прекрасное место в его книге! – воскликнула Вероника, предчувствуя подвох.
– Эх, святая простота, – выдохнул из себя скорбный воздух Александр. – Знаешь, иногда мне хочется быть тупицей. Он так не страдает. Он верит в лучшее. И наивен как дитя. Молится себе потихоньку тому или иному Иисусу, живя в своем беспросветном семейном омуте, и мечтает, что за его молитвы после смерти ему архангелы оттяпают кусочек рая.
– Ну так направь меня, тупицу, к правильному пониманию, не тяни резину!
– Если бы ты внимательно читала индийские мифы, то нашла бы среди них миф о пахтании Океана. Дело было так: в древние времена Боги не были бессмертными, они старились, как сейчас человек. Поэтому перед ними встал насущнейший вопрос: как добыть нектар бессмертия – Амриту. И всезнающий Вишну подсказал им, что для этого мероприятия им придется взбивать Океан, словно кувшин молока для обретения масла. Однако океан жизни им пришлось пахтать вместе с демонами. И они Амриту добыли-таки. Но с демонами, как ты понимаешь, не поделились. Амрита, благодаря хитрости Вишну, досталась только Богам. Смысл сей басни таков: бессмертия без демонов добиться нельзя ни богам, ни человеку. Другими словами, Андреев мечтает о невозможном. Без демонов – как без рук. Если их изгнать, мы никогда не станем бессмертными.
– Прости, я не поняла, почему?
– Да просто все. Подумай сама: чтобы допрыгнуть до потолка – Неба, другими словами, – нужно оттолкнуться от пола. Да, этот пол – мерзкий и грязный змеюшник. Но если не будет пола, не будет и потолка. Царствия Небесного мы не достигнем, ибо не от чего будет отталкиваться. Дьявол – это черный фундамент вселенной, фундамент, на котором все зиждется. Исчезнет фундамент и все здание космоса, с его ангелами, эмпиреями и небесными чертогами рухнет. Свет существует лишь благодаря тьме – своей противоположности. И так как без дьявола вселенная существовать не может, можно сказать, что дьявол – это тоже разновидность добра. Правда, такая его разновидность, которая нам всем основательно осточертела. Поэтому мы и хотим спрятаться от него в нирване, в третьем внимании или еще черт знает в чем. Давай я предложу тебе что-то менее абстрактное, нечто, понятное даже для женских мозгов, – сказал он, не побоявшись обидеть любопытную женщину, – представь, что Амрита, напиток бессмертия и вечного счастья, находится на вершине высокой горы. Так вот, если пустить дело на самотек, ты пойдешь к этой вершине очень медленно, делая пикник под каждым кустом. А, может быть, и вообще не пойдешь, скажешь, что тебе и так хорошо, без всякой там Амриты. Лень-матушка любит править балом, этого у нее не отнимешь. Но вот на космической сцене появляется огромная бешеная собака, мчащаяся прямо на тебя. Полюбовавшись мгновение ее свирепой оскаленной мордой, ты разворачиваешься и быстро шпаришь к вершине – чтобы не сдохнуть. И бежишь, заметь, очень быстро, делая маленькие привалы на горных тропинках. Нетрудно догадаться, что дьявол – это бешеная умная собака, без нее ты станешь жертвой собственной лени, утратив Царство Небесное. Может, добежав до вершины, ты скажешь этой злой сучке: большое спасибо, без тебя я бы еще долго прозябала в болотах!
– Но ведь я могу споткнуться, и тогда она меня загрызет! – воскликнула Вероника.
– Конечно! – выпалил он. – Но если бы бешеная собака была из папье-маше или резиновая, ты бы никуда не побежала. А она – настоящая. Так то!
– Ты посмотри, Саша, как ты девочку застращал. И не стыдно! – весело обратился к нему Геннадий. – Вероника же еще кроха, а ты ей такие ужастики на уши вешаешь.
– Ладно, – примирительно выговорил Александр, – собаке по морде можно дать палкой. Это ее отпугнет, но не прогонит. Но для этого она у тебя должна быть в наличии. Палка – это твои молитвы, мантры, добрые дела и разное прочее духовное оружие. Палка, кстати, одновременно является и мопедом, на котором ты мчишься к вершине.
– Вы меня не утешили. Допустим, я побегу к этой самой Амрите. Допустим. Но как же все остальные – те, кто прозябает в невежестве. Неужели я на всех должна плюнуть и спасать только собственную шкуру?
– Теперь вы поняли, почему она с нами? – радостно сказал отец Василий.
Не обратив внимания на реплику священника, разгоряченная Вероника продолжала:
– Мы должны изменить Матрицу! Мы должны облегчить эти проклятые Законы, мучающие человечество. Матрица, как и Карфаген, должна быть разрушена!
– Какую еще Матрицу? – изумился Александр. – Что за бред! Нет никакой Матрицы. Ты что, фантастическими фильмами объелась?
– Как нет? – обратилась она за поддержкой к Геннадию. – Законы – это разве не Матрица?
Геннадий повернул голову к Александру и спокойно промолвил тому два странных слова:
– Видья таттва.
– Что??? – по-настоящему изумился Александр, развернувшись почти на сто восемьдесят градусов к Веронике. – Ты знаешь, что такое Видья таттва?!
Веронике стало стыдно, что она слышит эти слова впервые, хотя веской причины укорять себя не было. Даже маленькому ребенку было понятно: нельзя объять необъятное. Но изумление Александра было таким неподдельным, что сразу же заставило ее пожалеть о невнимательном чтении индийской философии. Он смотрел на нее как на кухарку, пишущую сложные дифференциальные уравнения на закопченных горшках.
Ответить Вероника не успела, Геннадий остановил машину рядом с каким-то небольшим двухэтажным зданием, огороженным проволочным забором. Она сразу же догадалась, что это не случайное здание, а конечный пункт – секретное детское общежитие.


Источник:
Издательство «Золотое сечение»