Ведущий современный философ-метафизик, парадоксальный фантаст, культовый популяризатор самых свежих научных открытий, непримиримый борец с догмами и предубеждениями коллективного бессознательного, Роберт Антон Уилсон любезно согласился побеседовать с нами о том, что представляют из себя эксперты и стоит ли им верить.

Robert Anton Wilson: Добрый день! Я был удивлен, когда получил от вас письмо по электронной почте, но с радостью пообщаюсь с вами. Кстати, что значит «Факел»?

Fakeл: Не то, что вы подумали. Fakel по-английски звучит двусмысленно, но означает всего-навсего «факел». Кстати, слово «факел» переводится на английский как torch. А это звучит двусмысленно уже по-русски.

RAW: Любопытно. Задавайте вопросы.

F.: Есть ли, на ваш взгляд, разница между экспертом и наиболее компетентным специалистом?

RAW: Лично я не вижу никакой разницы. Любое из этих понятий можно употреблять либо с оттенком почтения, либо с отенком едкого сарказма. В общем и целом мое восприятие таких авторитарных фигур зависит от степени моей некомпетентности в той или иной области. Когда о чем-то я не знаю ничего, то становлюсь настолько же ленивым, насколько ленивы все остальные, и просто доверяю экспертам настолько же некритично, насколько католики верят Папе Римскому. Но чем больше я узнаю о предмете, тем больше я начинаю подозревать, что в большинстве случаев эксперты просто высказывают догадки, точно так же, как вы или я.

F.: Да, но ведь кто-то скажет: «Нельзя знать все. Все же необходимо иногда полагаться на мнение других».

RAW: Конечно, и я так тоже иногда делаю. Но поскольку я понимаю, что причина этого — лень или, что бывает чаще, просто нехватка времени, доверяя чьему-либо авторитетному мнению, я всегда немного сомневаюсь.

F.: Вы говорите, что эксперт ничем не отличается от наиболее компетентного специалиста. Но ведь, наверняка, вы скорее поверите ученому, чем журналисту или политику?

RAW: Все зависит от контекста. В общем и целом я скорее поверю ученому, чем журналисту, но я могу представить себе множество исключений из этого правила. Здесь в США, ученые, работу которых финансируют атомные компании, часто утверждают, что радиация не может причинить нам какого-либо серьезного вреда, а ученые, работу которых финансируют табачные компании, утверждают, что курить безопасно. В обоих случаях я, скорее, поверю журналисту с хорошей репутацией, который провел независимое расследование, чем ученому. Что же касается политиков, то я сомневаюсь в истинности каждого их слова, включая союзы «и», «но» и артикль the.

F.: Как вы думаете, эксперты вообще могут быть независимыми? Или, скажем так, объективными?

RAW: Я считаю, что каждый человек должен стремиться к независимости и объективности и даже на мгновение не верить тому, что полностью их достиг. Если ты считаешь, что у тебя нет никаких предубеждений, это значит, что ты недостаточно хорошо знаешь себя.

F.: Можно ли сказать, что люди нуждаются в экспертах потому, что хотят жить в проверенном мире, где все устроено именно так, как должно быть устроено?

RAW: Массы, которые некритично верят экспертам, точно так же, как те, кто следуют за гуру или пророками, лишают себя возможности думать и быть одинокими в своем инакомыслии. Я им сочувствую, поскольку знаю, насколько тяжело думать своими мозгами. Тем не менее я боюсь таких людей. Они способны убивать. Их лидер скажет, что солнце сделано из ванильного крема, и они в это поверят. Истории известно немало подобных примеров. Святой Павел сказал, что основные добродетели — это вера, надежда и сострадание. Я с ним совершенно не согласен. По-моему, главные добродетели — это сомнение, надежда и сострадание.

F.: Можно ли сказать, что, доверяя экспертам, люди отказываются думать самостоятельно?

RAW: Скажем так, все дети рождаются невероятно любопытными и любят экспериментировать. Чем больше мы теряем этот дух вопрошательства и повторяем, как попугаи то, что говорят эксперты, тем больше атрофируется наш мозг. Если бы мы жили в мире, состоящем из одних только по-детски любопытных взрослых, мы бы достаточно быстро решили все наши проблемы. Но таким миром было бы совершенно невозможно управлять. Может быть, с этой «правительственной» задачей мог бы справиться Интернет?

F.: Что вы имеете в виду?

RAW: Где-то в XVIII веке такие понятия, как «абсолютная монархия», «царизм» и прочие, стали устаревать. Теперь мы хотим голосовать по всем важным вопросам, которые нас так или иначе затрагивают. Выборы «представителей» казались хорошей идей, когда мы все не могли поехать в город, чтобы самим представлять свои интересы, но 200 лет спустя многие из нас чувствуют, что «представители» часто становятся столь же нечестными, продажными и тираничными, как диктаторы или олигархи. Учитывая все это, я думаю, что мы должны прийти к кибердемократии, при которой каждый сможет представлять свои интересы через Интернет. Когда весь мир подключится к глобальной Сети, может быть, мы сможем навсегда покончить с терроризмом. Как часто говорит полковник Джим Шеннон (к сожалению, Уилсон заболел и не успел объяснить нам, кто это такой. — F.), террористы появляются там, где люди чувствуют, что власть имущим плевать на то, что они хотят или думают.

F.: В книге «Моя жизнь после смерти» вы пишете о том, как один эксперт успешно преследовал другого, потому что у него был доступ к средствам массовой информации, а у его противника не было. По случаю вспомнил, что, по мнению Умберто Эко, в ближайшем будущем наше общество расщепится — или уже расщепилось — на два класса: кто смотрит только телевидение, то есть получает готовые образы и готовое суждение о мире без права критического отбора получаемой информации, и кто смотрит на экран компьютера, то есть кто способен отбирать и обрабатывать информацию. Вы согласны с этим мнением?

RAW: В общем и целом, в данный момент, да, но не целиком. В настоящий момент и в той стране, на теле которой я сейчас паразитирую (то есть США), я могу узнать куда больше полезного для себя в Интернете, чем из телевизора. С другой стороны, сейчас я могу узнать из телевизора больше полезной информации, чем десять лет назад или даже год назад. Появились видео и DVD — своего рода визуальная библиотека, где есть не только пропаганда, но и полезная информация, а также искусство… Но я предвижу, что телевидение сольется с Интернетом в нечто новое и совершенно непредсказуемое.

F.: Эксперт почти никогда не говорит «может быть». Как, по-вашему, не поэтому ли ему верят? Может быть, людям хочется некой ясности? Может быть, они просто не готовы жить в мире возможностей?

RAW: Я не знаю. Тем не менее я подозреваю, что религия в целом и три великих монотеистических культа (иудаизм, ислам и христианство) в особенности подготовили людей к догматичному «или/или». Большая часть людей все еще думает в этих категориях, включая даже некоторых ученых, которые, казалось бы, должны быть в курсе, что аристотелевская логика окончательно устарела. Мне кажется, что это одновременно трагично и опасно. Вселенная и любая ее часть всегда подразумевает две и более интерпретации. Я думаю, что у людей, которые мыслят в категориях вероятного, куда больше здравого смысла и глубокого философского знания, чем у тех, кто стремится к поспешной уверенности или несомненности.

F.: Так кто были первыми экспертами: политики, жрецы или «представители»?

RAW: Кажется, мы не совсем друг друга поняли. Давайте я попробую объяснить еще раз. Я считаю, что некритичная вера в авторитет возникла на протяжении 4-х или даже 5 тысяч лет существования организованных догматичных религий, многие из которых радостно сжигали или обезглавливали любых не согласных с ними людей, вслух говоривших о своих сомнениях. Тысячелетия подобной практики привели к тому, что появились массы людей, испытывающих глубокую потребность в гуру, или фюрере, или мулле, которые говорили бы им, что думать, потому что у них у самих никогда не было опыта самостоятельного мышления. Хуже всего то, что на протяжении тысячелетий правительства были точно такими же авторитарными структурами с божественными королями, королями-солнцами, богочеловеками и т. д. Поэтому когда 200 лет назад появилась демократия, большая часть людей отказалась от своих новых свобод и новых обязанностей и последовала за партиями или идеологиями, которые остались настолько же догматичными, страшными и построенными на основании той же модели вожака, ведущего за собой послушное стадо.

F.: В этом смысле политик, который ссылается на авторитет эксперта, действительно немногим отличается политика, который ссылается на авторитет жреца…

RAW: Эксперты прошлого называли себя священниками, а свои догмы — богооткровенной истиной. Сейчас эти подозрительные типы часто называют себя учеными и позиционируют свои догмы как объективную истину или же открывают идеологическую лавку и продают свои догмы под маркой исторической истины. Я не верю в богооткровенную истину, объективную истину или историческую истину. Я признаю вероятности. Например, есть вещи, в которых я уверен на 99,9999%, и не беспокоюсь насчет того, что их может опровергнуть кто-нибудь в какой-нибудь лаборатории прямо в следующий вторник после обеда. Я не ожидаю, что солнце вдруг придвинется к нам ближе и сожжет всех на земле, и не беспокоюсь насчет того, что все молекулы в моей комнате вдруг устремятся в один угол и оставят меня в полном вакууме.

F.: А вы сами кому доверяете?

RAW: Я доверяю тем немногим людям, которые в какой-то определенной области знают гораздо больше, чем знаю я. Поскольку я считаю, что догматичное утверждение — это вербальное принуждение, сходное с физическим принуждением, меня раздражают люди, которые уверены в собственной непогрешимости. Мне сразу хочется найти доказательства обратного, и я такие доказательства почти всегда нахожу. Нигде, ни вне Ватикана, ни внутри, нет абсолютно непогрешимых людей. Просто некоторые люди испытывают физическую потребность в том, чтобы считать себя непогрешимыми.

Для всех нас самыми важными вопросами остаются следующие: «Насколько можно доверять сигналам, которые мы получаем?» и «Какой процент сомнения должен остаться при мне?» Часто ответы зависят от временного фактора. Когда я получаю сигналы, которые мой мозг интерпретирует как «тигр-людоед», я не буду долго раздумывать и проверять это мнение научными методами. Я постараюсь смыться как можно быстрее. Когда время терпит, я приму во внимание все сомнения и альтернативные теории. Конечно, эти сомнения и теории также примут во внимание мои раздумья.

Источник:
Журнал «Fакел» № 1/2002
Школа менеджеров «Арсенал»