Огромная масса облаков, подобных вздымающимся белым вол нам, и небо, спокойное и синее. С высоты многих сот футов, где мы стояли, открывался вид на голубой залив, огибавший гору, а вдали была земля. Был восхитительный вечер, спокойный и щедрый, и на горизонте виднелся дымок парохода. Апельсиновые рощи растянулись до самого подножия горы, и их благоуханием полон был воздух.

Вечер становился голубым, как всегда, сам воздух становился голубым, и белые домики утратили свою яркость, окутанные нежной дымкой. Синева моря, казалось, разлилась вокруг и покрыла землю, и горы также приняли оттенок прозрачной голубизны. Это было обворожительное зрелище, и над всем царило великое безмолвие. Немногие голоса вечера влились в безмолвие; они составляли его часть, так же, как и мы. Это безмолвие всему придавало новизну, смывая века убожества и страданий с сути пещей; ваш взор прояснился, и ум был спокоен от этой тишины. Закричал осел; эхо заполнило долину, а безмолвие приняло его в себя. Конец дня был завершением всех прошедших дней; в этой смерти таилось возрождение, оно было лишено мрака прошлого. Жизнь обновилась в беспредельности безмолвия.

В комнате ожидал человек, жаждавший разрешить свои вопросы. Он был в каком-то необычном напряжении, но сидел спокойно. Это был городской житель, его изысканная одежда не гармонировала с небольшой деревушкой и этой комнатой. Он рассказал о своей работе, о служебных трудностях, о семейных делах и своих упорных желаниях. Все эти вопросы он мог бы сам разрешить так же благоразумно, как и любой другой. Но что его особенно мучило, так это сексуальные влечения. Он был женат и имел детей, однако этого было недостаточно. Его сексуальность стала для него чрезвычайно серьезной проблемой и сделала его почти душевнобольным. Он беседовал с некоторыми врачами и специалистами по психоанализу, но это не принесло облегчения, и проблема продолжала существовать; ему необходимо было найти ее разрешение.

Как мы жаждем разрешить наши проблемы! Как настойчиво ищем ответа, выхода, рецепта! Мы никогда не рассматриваем именно проблему, но с волнением и беспокойством, ощупью доискиваемся ответа, который неизменно оказывается проекцией нашего "я". Хотя проблема есть создание нашего "я", мы стараемся найти ответ вне его. Искать ответ означает уклоняться от проблемы, избегать ее, — это как раз то, что предпочитает делать большинство из нас. Тогда наиболее важное значение приобретает ответ, а не проблема. Но решение неотделимо от проблемы; ответ лежит в самой проблеме, а не вне ее. Если оказывается, что ответ не связан с основным предметом темы, мы создаем другие проблемы; проблема как понять ответ, как его осуществить, как применить на практике и т. д. Так как поиски ответа означают аннулирование самой проблемы, мы оказываемся потерянными среди идеалов, убеждений, опыта, которые являются проекциями нашего "я". Мы преклоняемся перед этими самодельными идолами и поэтому все более и более запутываемся и теряем силы. Прийти к заключению сравнительно легко, но понять проблему трудно. Это требует совсем другого подхода, такого, при котором нет скрытого желания получить ответ.

Свобода от желания иметь ответ существенно необходима для понимания проблемы. Такая свобода создает условия для полного внимания; ум не отвлекается второстепенными вопросами. Пока существует конфликт или противодействие по отношению к самой проблеме, не может быть ее понимания, так как конфликт есть отвлечение внимания. Понимание возможно только когда существует связь, общение, но общение невозможно, пока имеется сопротивление или борьба, страх или уступка. Необходимо установить правильное отношение к проблеме; это и есть начало понимания. Но как возможно правильное отношение к проблеме, если вы заняты только тем, чтобы избавиться от нее, т.е. найти для нее какое-либо решение? Правильные взаимоотношения означают общение; общения же не может быть, если имеется сопротивление, позитивное или негативное. Подход к проблеме важнее, чем сама проблема; подход определяет форму проблемы, цель.

Средства и цель не отличаются от подхода к проблеме. Подход решает судьбу проблемы. Наиболее важное значение имеет то, как вы будете рассматривать проблему, ибо ваше отношение к проблеме, ваши страхи и надежды будут окрашивать ее. Осознание без выбора вашего подхода к проблеме формирует правильное к ней отношение. Проблема создана "я", и потому должно быть понимание себя. Вы и проблема — одно, это не два отдельных процесса. Вы есть проблема. Деятельность "я" ужасающе монотонна. "Я" — это сама скука; это слабость, тупость, несерьезность. Его противоречивые, взаимоисключающие желания, его надежды и разочарования, его реалии и иллюзии — такие захватывающие, но все же пустые; своей деятельностью оно утомляет само себя. Оно постоянно карабкается вверх и все время срывается, постоянно стремится и всегда терпит неудачу, постоянно извлекает пользу и все время теряет; и от этого утомительного круговорота бессмыслицы неизменно старается, спастись.

Оно ищет спасения во внешней деятельности или в приятных иллюзиях, в вине, сексе, радио, книгах, в знании, развлечениях и прочее. Его способность плодить иллюзии непостижимо сложна и обширна. Эти иллюзии — всего лишь самоделки; их создает "я"; это — идеал, идолопоклонническая концепция Учителей и спасителей, будущего как средства самовозвышения и т. д. Стараясь спастись от собственной монотонности, скуки, "я" устремляется, внешне и внутренне, к чувствам, возбуждению. Но это всего лишь суррогаты, видимость ухода от себя. Тем не менее, в этих суррогатах оно все же надеется как бы исчезнуть, забыться. Такие суррогаты часто достигают успеха, но сам этот успех лишь увеличивает его собственную усталость. Оно устремляется то к одному суррогату, то к другому, и каждый создает свою проблему, свой собственный конфликт и свою боль.

К самозабвению можно идти как внутренним, так и внешним путем; одни уходят в религию, другие — в работу и внешнюю деятельность. Но не существует средств, чтобы забыть себя. Внутренний или внешний шум может подавить "я", но скоро оно возникает снова, уже в другой форме, под другой маской; ибо то, что подавлено, должно вырваться на волю. Самозабвение через пьянство или секс, через поклонение или знание создает зависимость; а то, от чего вы зависите, порождает новую проблему. Если ради облегчения своей жизни, ради забвения себя, ради счастья вы зависите от спиртных напитков или от Учителя, тогда они становятся вашей проблемой. Зависимость порождает обладание, зависть, страх, а затем страх и его преодоление становятся новой мучительной проблемой. В поисках счастья мы создаем другие проблемы и в этих проблемах запутываемся.

Мы находим, например, счастье в забвении себя с помощью секса, и таким образом, мы пользуемся им как средством достичь желаемого. Счастье, достигаемое через что-либо, должно неизбежно порождать конфликт, так как в этом случае средства достижения оказываются гораздо более важными и значительными, чем само счастье. Если я нахожу счастье в красоте этого стула, то стул становится для меня необходимым, поэтому я должен защищать его от других. В этой борьбе счастье, которое я однажды испытал, ощутив красоту стула, полностью забыто, потеряно; я остался один со своим стулом. Сам по себе стул не имеет большого значения; я придал ему особую ценность, так как он оказался путем к моему счастью. Таким образом, средство становится суррогатом счастья.

Если путем к моему счастью оказывается живой человек, конфликт и смятение, антагонизм и страдание становятся еще большими. Когда взаимоотношения основываются на использовании другого, может ли быть какая-либо связь, кроме самой поверхностной, между тем, кто использует, и тем, кого используют? Если я использую вас для своего счастья, имею ли я подлинную связь с вами? Взаимоотношения предполагают общение с другим на разных уровнях; а существует ли общение с другим, когда он всего лишь инструмент, средство моего счастья? В таком использовании другого не ищу ли я в действительности самоизоляции, в которой, как я надеюсь, буду счастлив? Эту самоизоляцию я называю взаимоотношением; но фактически в этом процессе нет никакого общения. Общение может существовать только там, где нет страха; но там. где имеется использование другого, а следовательно, зависимость от него, там гнетущий страх и страдание. Так как ничто не может жить в изоляции, то попытка ума изолировать себя приводит к его собственному крушению и страданию. Для того чтобы уйти от этого чувства неполноты, мы ищем полноты в идеях, в людях и вещах. В поисках суррогатов мы вновь возвращаемся туда, откуда вышли.

Проблемы всегда будут существовать там, где доминирует деятельность "я". Для того чтобы осознать, что именно является действием "я", а что нет, требуется постоянная бдительность. Эта бдительность не есть внимание, выработанное дисциплиной, это такое широкое осознание, которое не делает выбора. Внимание, достигнутое с помощью дисциплины, усиливает "я"; оно становится суррогатом и зависимостью. Осознание, с другой стороны, не может быть вызвано самоубеждением, не может быть результатом практики; это понимание всего содержания проблемы, как видимого, так и скрытого. Внешнее должно быть понято, чтобы скрытое обнаружило себя; скрытое не может быть раскрыто, если внешний ум не спокоен. Весь этот процесс не может быть выражен на уровне слов и не является предметом переживания, опыта. Словесные формулировки покажут лишь тупость ума; а опыт, будучи кумулятивным, накапливающимся, потребовал бы повторений. Осознание не подлежит определению; целеустремленная же направленность — это сопротивление, которое тяготеет к исключительности. Подобное осознание есть безмолвное, без выбора, наблюдение того, что. есть; в этом осознании развертывается вся проблема, благодаря чему приходит ее понимание целиком и полностью.

Проблема никогда не может быть разрешена на своем собственном уровне; будучи сложной, она должна быть понята во всей своей целостности. Попытка решить проблему на одном уровне, физическом или психологическом, приводит к новому конфликту и осложнениям. Для решения проблемы необходимо как раз такое осознание, такая пассивная бдительность, при которой раскрывается сущность проблемы в ее целостности.

Любовь — не чувство. Чувства порождает мысль с помощью слов и символов. Чувства и мысль замещают любовь, становятся суррогатом любви. Чувства — от ума, так же как сексуальное влечение. Ум питает эту жажду, страсть через воспоминания, из которых он извлекает доставляющие удовольствие ощущения. Ум состоит из различных и противоречащих друг другу интересов и желаний с их взаимоисключающими ощущениями: они сталкиваются, когда одно или другое начинает преобладать, и таким образом создается проблема. Ощущения существуют как приятные, так и неприятные; ум удерживает приятные и таким образом делается их рабом. Такая зависимость становится проблемой, так как ум представляет собой вместилище противоречивых ощущений. Бегство от неприятного — такое же рабство, со своими иллюзиями и проблемами. Ум создает проблемы, поэтому он не может их разрешить.

Любовь существует вне ума; но когда ум перехватывает ее, появляется чувство, которое он называет любовью. Эту любовь, идущую от ума, может продумывать мысль, ее можно облечь в форму, можно отождествить. Ум может вспоминать или предвкушать приятные ощущения, и этот процесс есть влечение, независимо от того, на каком уровне оно проявляется. В поле ума не может быть любви. Ум — это сфера страха и расчета, зависти и власти, соперничества и отречения, поэтому здесь нет любви. Ревность, подобно гордости, идет от ума, но это не любовь. Между любовью и процессами ума нельзя перекинуть мост, их нельзя слить в одно, Когда чувства преобладают, нет места для любви; таким образом, предметы ума заполняют сердце. Любовь становится непознаваемой, и тогда к ней можно стремиться и ей поклоняться; она превращается и идеал, в который надо верить и которому надо следовать, но идеалы всегда являются проекцией "я". Таким образом, ум полностью берет верх, а любовь становится словом, чувством. Теперь любовь можно сравнивать: "Я люблю больше, а вы меньше". Но любовь не может быть ни личной, ни безличной; любовь есть состояние бытия, в котором чувство, как и мысль, полностью отсутствует.

ОДИНОЧЕСТВО

Сын ее недавно умер, и она не знает, что ей теперь делать, сказала она. У нее вдруг оказалось обилие свободного времени, ей. Так скучно, одиноко и скорбно, что она готова умереть. Она воспитывала сына с любовью, заботой и умом; он ходил в одну из лучших школ и поступил в колледж. Он не был избалован, хотя имел все, что было нужно. Она в него верила и на него надеялась, отдавая ему всю свою любовь, потому что кроме него ей некого было любить, с мужем они давно разошлись. Сын ее умер после операции, которая была сделана в результате ошибочного диагноза; доктора говорили, добавила она с улыбкой, что операция прошла "удачно". Теперь она осталась одна, и жизнь кажется ей пустой и бесцельной. Она много плакала после его смерти, пока не стало слез, а была лишь тупая и тягостная пустота. У нее были такие планы в отношении их обоих, а теперь она осталась совершенно одна.

С моря дул ветер, прохладный и освежающий, но под деревом было тихо. Горы сверкали яркими красками; лиловатые сойки .весело болтали между собой. Поблизости ходила корова, за ней убегал теленок; белочка с диким писком промчалась вверх по дереву, уселась на ветку и сердито заворчала; ее ворчание продолжалось довольно долго, а хвост то поднимался, то опускался. У нее были сверкающие яркие глаза и острые коготки. Вышла ящерица, чтобы погреться на солнце, и поймала муху. Верхушки деревьев нежно покачивались, а мертвое дерево на фоне неба стояло совершенно прямым и было великолепно. От солнечных лучей оно стало почти белым. Рядом стояло другое дерево, темное и искривленное; оно засохло совсем недавно. На далеких горах лежали редкие облака.

Какая странная вещь — одиночество, и как оно страшно! Мы никогда не позволяем себе подойти к нему вплотную, и если нам случайно приходится к нему приблизиться, мы быстро убегаем. Мы готовы сделать все, чтобы уйти от одиночества, спрятать его. Сознательно или подсознательно мы заняты тем, чтобы уйти от него или преодолеть его. Но избегать одиночества или пытаться его преодолеть — одинаково бесцельно; пусть вы его подавили или обошли, однако проблема и страдание остаются все там же. Вы можете затеряться в толпе и, тем не менее, остаться совершенно одиноким; вы можете быть весьма деятельным, но одиночество молчаливо подползает к вам; отложите в сторону книгу, и вот оно снова здесь. Развлечения и алкоголь не могут заглушить одиночества; вы можете временно забыть о нем, но когда смех или опьянение пройдут, страх и одиночество возвратятся. Вы можете быть честолюбивым и преуспевающим, можете обладать громадной властью над другими, можете быть преисполнены знания, поклоняться богам и самозабвенно совершать ритуалы, но что бы вы ни делали, боль одиночества не проходит. Вы можете жить только ради сына, ради Учителя, ради раскрытия своего таланта, но одиночество, подобно тьме, покрывает вас. Вы можете любить одиночество, ненавидеть его, избегать его — в зависимости от вашего темперамента и психологических требований, — но одиночество остается; оно выжидает, находится на страже, отступает с тем, чтобы появиться вновь.

Одиночество — это осознание полной изоляции; не замыкает ли нас в себе наша деятельность? Хотя наши мысли и эмоции экспансивны, не являются ли они исключающими и разделяющими, не ищем ли мы господства в наших отношениях, в наших правах и обладании, вызывая тем самым сопротивление? Не разделяем ли мы работу на "вашу" и "мою"? Не отождествляем ли мы себя с коллективом, со своей страной или с небольшой группой? Не состоит ли наше стремление, все целиком, в том, чтобы изолировать себя от других, разделить, отделить? Деятельность нашей личности на любом уровне есть путь изоляции; одиночество — это сознание "я", лишенного деятельности.

Деятельность, физическая или психологическая, становится средством к саморасширению; когда же никакой деятельности нет, существует ощущение пустоты личности. Мы стремимся заполнить пустоту и в заполнении ее проводим жизнь, все равно на каком уровне — на высоком или низком. Мы можем думать, что заполнение пустоты на высоком уровне не внесет социального ущерба, но иллюзия эта порождает несказанные несчастья и крушения, которые могут возникнуть не сразу. Желание наполнить эту пустоту или уйти от нее, что одно и то же, не может быть перенесено на высший уровень или подавлено; так что же это за сущность, которая должна подавить пустоту или перенести се на другой уровень? Не является ли эта сущность иной формой самого желания? Объекты желаний различны, но разве одно желание не похоже на другое? Вы можете изменить объект вашего желания и вместо алкоголя взять идею; но без понимания процесса желания иллюзия неизбежна.

Нет сущности, отдельной от желания; существует желание, но нет того, кто желает. Желание надевает различные маски в разное время в зависимости от собственных интересов. Память об этих различных интересах встречается с тем новым, что раскрывается в данный момент; отсюда получается конфликт. Вот таким путем рождается тот, кто выбирает; он ставит себя в положение сущности, отличающейся от желаний и стоящей вне его. Но эту сущность нельзя отделить от ее качества. Сущность, которая старается заполнить пустоту или уйти от пустоты, неполноты, одиночества, не отличается от всего того, чего она старается избежать; она есть эта пустота. Она не может убежать от самой себя; единственное, что она может сделать, это понять себя. Она есть это одиночество, она есть своя собственная пустота; до тех пор, пока она будет рассматривать одиночество и пустоту как нечто отдельное от себя, она будет пребывать в иллюзии и бесконечном конфликте.

Когда наступит непосредственное переживание того, что она есть свое собственное одиночество, лишь тогда может прийти свобода от страха. Страх существует только по отношению к какой-либо идее, идея же — это ответ памяти в форме мысли. Мысль есть результат опыта; хотя она может размышлять по поводу пустоты и иметь чувства, связанные с ней, она не может непосредственно познать пустоту. Слово "одиночество" с его воспоминаниями о страданиях •и страхе устраняет возможность пережить это одиночество, как впервые данное. Слово есть память. Когда слово теряет свою значимость, отношение между переживаемым и переживающим делается совсем другим; тогда это взаимоотношение становится не посредственным, а не через слово, не через память; тогда переживающий есть само переживание. Только тогда приходит свобода от страха.

Любовь и пустота несовместимы; когда имеется чувство одиночества, любви нет. Вы можете прятать пустоту под словом "любовь"; но когда объект вашей любви больше не существует или не отвечает на ваше чувство, тогда вы осознаете пустоту, вы чувствуете себя потерпевшим крушение. Мы пользуемся словом "любовь" как средством уйти от самого себя, от своей собственной несостоятельности. Мы цепляемся за того, кого любим; мы ревнивы; мы скучаем без него, когда его нет с нами; мы чувствуем себя совершенно потерянными, когда он умирает. Тогда мы ищем утешения в какой-нибудь другой форме: в вере, в каком-либо суррогате. Является ли все это любовью? Любовь — не идея, не результат общения; любовь — не то, что может быть использовано для спасения от нашей собственной никчемности; а когда мы ее используем для этого, мы создаем проблему, которая не может быть разрешена. Любовь — не абстракция; реальность ее может быть пережита лишь тогда, когда идея, ум перестанет быть главенствующим фактором.


Отрывок из книги
Джидду Кришнамурти «Проблемы жизни. Книга 1»