Фрагменты книги Роберта Турмана «Зачем нам Далай-лама?»

Я познакомился с Далай-ламой в 1964 году, он был тогда молодым человеком двадцати девяти лет. Наша встреча произошла в гостинице в Сарнатхе, в Индии, куда его пригласили в качестве почетного гостя на встречу, организованную Всемирным братством буддистов. Помню, я воспринимал его как человека из другого мира, стоящего гораздо выше меня, а потому старался держать дистанцию и вообще чувствовал себя скованно в его присутствии. Я также помню, что он проявил ко мне дружеское расположение, особенно после того, как я обратился к нему на тибетском, который к тому времени знал уже довольно сносно. Меня представили как человека, недавно начавшего изучать буддизм (на тот момент я занимался уже почти два года с моим первым духовным другом, геше из Калмыкии Нгавангом Вангьялом), который хотел бы продолжить обучение под руководством Далай-ламы и, возможно, впоследствии стать буддийским монахом. Его Святейшество ответил, что после конференции мне следует приехать в Дхарамсалу, его резиденцию в предгорьях Гималаев, и там он примет решение о том, как организовать мое обучение. Затем он ушел произносить речь перед собравшимися на конференцию буддистами со всех частей света, и мне показалось, что он словно растворился в лучах осеннего солнца.

Я плохо помню эту его первую услышанную мной речь, поскольку говорил он через переводчика, и выступление получилось несколько натянутым и официальным. Перед Далай-ламой стояла трудная задача. В те годы он как раз начинал знакомить международную буддийскую общественность с тибетским буддизмом, который воспринимали как искаженную местную версию подлинного буддийского учения. Несомненно, однако, что уже тогда Далай-лама привлекал внимание и пользовался большим уважением. То, что он вел себя как простой буддийский монах, а также искренность и преданность, с которыми он выступал в защиту своего многострадального народа, находили отклик в сердцах людей, благодаря чему он медленно, но верно двигался к своей цели.

Весь следующий год я по большей части не отдавал себе отчета в том, какая редкая удача выпала на мою долю — возможность регулярно, почти каждую неделю, встречаться с Далай-ламой и обсуждать с ним мои учебные занятия и достигнутый прогресс, а также многие другие вопросы. (В двадцать три года я вообще пребывал в счастливом неведении относительного многого, хотя и был исполнен горячей решимости достичь просветления!) Далай-лама жил тогда над Маклеод-Ганджем в бывшем общежитии для горных туристов под названием Сварг Ашрам (Небесная обитель), приютившемся на крутом склоне, откуда открывался прекрасный вид на Дхауладхарский хребет Гималаев. Каждая наша встреча проходила по неизменному сценарию. Сначала Далай-лама выслушивал мой короткий отчет о том, чему я научился от своих учителей (учителями он выбрал мне настоятеля монастыря Намгьял и своего собственного старшего наставника Кьябдже Линга Ринпоче). Затем я задавал ему несколько вопросов, в частности по главной интересовавшей меня в то время теме, философскому учению Мадхьямаки о пустоте и относительности. Он делал интересные замечания, делился своими наблюдениями и, в свою очередь, задавал мне вопросы, а затем отсылал за более глубокими разъяснениями к моим учителям.

А потом он неизменно начинал расспрашивать меня о самых разнообразных интересовавших его предметах — о Дарвине и Фрейде, Эйнштейне и Томасе Джефферсоне, о жизни в странах американского континента и в Европе. Я изо всех сил старался отвечать как можно лучше, выдумывая на ходу новые тибетские слова для таких понятий, как подсознательное, Оно, относительность, естественный отбор, а иногда прибегая и к английским терминам. Пытаться объяснить сложные понятия Далай-ламе, обладающему блестящим и ищущим умом, было непростой задачей. Это заставило меня пересмотреть многие из собственных идей. Боюсь, моих познаний в точных науках было недостаточно, чтобы в полной мере удовлетворить его любопытство, ведь в университете я специализировался на английской литературе, собирался стать поэтом и питал склонность к философии и психологии.

Но в целом мы прекрасно проводили время. Зачастую мы разговаривали слишком долго, возможно в ущерб другим обязанностям Далай-ламы, чем доставляли немало хлопот его секретарям. Он был очень энергичным и много улыбался, хотя иногда казалось, что он чувствует себя подавленным, одиноким и даже опечаленным. Я был так сосредоточен на буддийской философии и созерцании, так мало знал о Тибете и страданиях его народа под властью китайских коммунистов, что не мог понять истинную причину его переживаний. В то время я вообще плохо представлял себе, каким колоссальным благословением были для меня эти встречи.

Наконец, меня посвятили в монахи, а вскоре после того я вернулся в Соединенные Штаты, чтобы поселиться в Ламаистском буддийском монастыре Америки в Нью-Джерси. На дворе стояли шестидесятые годы, ширились антивоенные протесты и движение за гражданские права, и через общение со своими сверстниками я снова оказался вовлеченным в общественную жизнь. В начале 1967 года я снял с себя монашеские обеты и вернулся к жизни мирянина. Еще довольно долго после этого я чувствовал, что Далай-лама сильно разочарован моим поступком, ведь я был первым западным человеком, которому он даровал полные обеты нищенствующего монаха (бхикшу). Выходило, что я твердо заверил его в серьезности своих намерений лишь для того, чтобы после от них отказаться.

Я снова вернулся в Гарвард и поступил в аспирантуру с целью получить степень магистра восточноазиатских исследований и докторскую степень в области санскрита и буддологии. В 1970 году я поехал в Индию собирать материал для диссертации. В Дхарамсале я снова встретился с Далай-ламой, резиденцию которого к тому времени перенесли ниже, в более подходящие апартаменты в жилом комплексе, построенном возле недавно возведенного центрального храма. Я уже не был монахом, со мной приехали жена и дети, но Далай-лама быстро освоился с моим новым статусом молодого ученого-тибетолога и очень радушно принял и благословил мою семью.

Темой моей диссертации был перевод и анализ трактата Ламы Цонкапы «Сущность изящных изречений», который оказался одним из любимых трудов Далай-ламы в области критической философии. В этом трактате пятнадцатого века исследуются тончайшие теоретические аспекты «буддийской физики», в частности соотношение высшего аспекта (пустоты) и относительного (взаимозависимости). Узнав, над какой темой я работаю, Далай-лама, как и прежде, назначил мне учителя. А затем у нас состоялась серия встреч, на которых мы обсуждали этот текст и рассматриваемые в нем философские вопросы.

Во время второго цикла наших бесед в 1971 году я заметил удивительную, чудесную перемену, произошедшую в Далай-ламе за шесть лет со времени нашей последней встречи. Он состоялся как философ. Он уже не отправлял меня к другим учителям за ответами на сложные вопросы. У него было много собственных комментариев к трактату, который считается самым сложным сочинением Цонкапы и даже получил название «железный лук Цонкапы», поскольку другим не под силу его «согнуть». Несомненно, Далай-лама тщательно изучил этот труд и многие строфы знал наизусть. Как ясно и как поэтично разъяснял он сложные философские вопросы, их глубокое значение и далеко идущие последствия, в частности важные различия между диалектическим и догматическим подходами к воззрениям Мадхьямаки (срединного пути)!

Стоило на мгновение забыть, что передо мной Далай- лама, который и так должен знать это все естественным образом, и при мысли о том, какой огромный путь он проделал в своем философском развитии за шесть лет, захватывало дух. Он поражал блистательно ясным проникновением в суть и заразительным энтузиазмом.

На протяжении следующих восьми лет я был вынужден исполнять «танец с саблями», чтобы добиться должности профессора в университете. Эта задача поглотила меня целиком, и у меня не было никакой возможности вернуться в Дхарамсалу. Далай-ламе в то же время раз за разом отказывали в американской визе из-за политики, которую Генри Киссинджер вел в отношении Китая и которую поддерживал Збигнев Бжезинский. В 1979 году я получил профессорскую должность, а Далай-ламе, благодаря усилиям Сайруса Ванса, Джимми Картера и Томаса Бирда, дали визу Мне предоставили годовой научный отпуск для поездки в Индию со всей семьей. Осенью того же года мне посчастливилось принимать Далай-ламу во время его первого визита в Амхерстский колледж и Гарвардский университет. Затем я вернулся вместе с ним в Индию, чтобы продолжить научную работу в Дели и Дхарамсале.

Во время нашей встречи с Далай-ламой в Нью-Йорке меня поразили новые перемены, произошедшие в нем за восемь лет с 1971 года. Помню, однажды ранним утром то ли во сне, то ли в видении мне явился Далай-лама в образе огромного Будды Калачакры (божественной супружеской пары, воплощения единства мудрости и сострадания). Величественно возвышался он в небе над Нью-Йорком, ногами упираясь в крышу гостиницы «Уолдорф-Астория», в которой его поселили. От него исходило победоносное божественное сияние в пастельных тонах, и лучи экстатической энергии пронзали пространство. А вокруг, привлеченные этим сиянием и энергией, словно пчелы, роились тучи дипломатов в строгих деловых костюмах, политиков, бизнесменов, церковных иерархов и других высокопоставленных особ всех мастей.

Во время нью-йоркского визита Далай-ламы и нашего общения в течение следующего года в Индии я никак не мог привыкнуть к исходившему от него мощному потоку харизматической энергии. Ко всегда окружавшей его харизме официального положения теперь добавилась в десять раз более мощная харизма его собственной личности. Очевидно, он изучал и практиковал непревзойденную йога-тантру, самую сложную из созерцательных техник, сложившихся за тысячелетия в индо-тибетской духовной традиции. Он особенно глубоко погрузился в изучение и практику мистического мира-мандалы Будды Калачакры (чье имя можно перевести как Колесо, или Машина времени) — канонического воплощения присущей буддам сострадательной решимости не бросать эволюционное развитие людей на произвол подводных течений истории, но из милосердия оставаться с ними, чтобы оказывать им помощь во все времена. Цель медитаций тантрической йоги, связанной с Буддой по имени Машина времени, в том, чтобы открыть внутренние энергетические каналы в позвоночнике, сердце и мозге, разжечь внутреннее тепло, способное растопить заряженные негативной энергией умопостроения и породить внутреннее блаженство космического освобождения. Было ясно, что в этих практиках Далай-лама добился успеха, хотя я не мог судить о том, как далеко он продвинулся, поскольку сам не обладал такими достижениями.

Зимой того же года в Индии состоялся третий цикл наших бесед. Далай-ламе в то время было сорок четыре года, из которых двадцать он провел в изгнании. Он с пользой употребил время в 1970-х, когда из-за давления Китая на все иностранные государства был сильно ограничен в своих передвижениях по миру. Несколько периодов длительного затворничества, венчавших тридцать лет постижения всех уровней учения Будды, принесли зримые плоды. Быть может, каждый Далай-лама изначально обладает всеми возможными знаниями, способностями и состраданием. Но я определенно видел признаки того, что достигнутые им впечатляющие результаты стали следствием колоссального умственного сосредоточения и непрестанных усилий.

Во время тех встреч мы обсуждали все на свете. Меня в тот момент больше всего интересовала тантра, сложные эзотерические техники медитации, и Далай-лама дал мне очень глубокие и полезные пояснения по этой теме. Ему же по-прежнему хотелось знать обо всем, в особенности об истории, политике, социологии, этике и о том, что я назвал бы психологией сострадания.

С тех пор он опубликовал много книг, беседовал со многими мыслителями и авторами, даровал несчетное количество учений и лекций. Постоянный прогресс, свидетелем которого я был на протяжении этих шестнадцати лет, идет и по сей день, не сбавляя темпа, стремительными квантовыми скачками. Примерно с момента вручения Далай-ламе Нобелевской премии мира в 1989-м его публичные выступления — о доброте, всеобщей религии человечества; о ненасилии и даже разоружении; о науке, в особенности экологии и охране окружающей среды; о сравнительном религиоведении с упором на диалог между буддизмом и христианством — раз от раза становятся все убедительнее по эмоциональности и глубине изложения, в них все больше проникновенности, ясности и силы.

Похоже, что существование в потоке перерождений позволяет Далай-ламе бесконечно совершенствоваться, развивать и обогащать свои способности в искусстве освобождения. В последнее время, когда я присутствую на буддийских учениях, на которых он выступает перед большими аудиториями, меня не покидает странное чувство — мне кажется, будто я попал в искажение времени и в действительности вижу самого учителя Будду Шакьямуни во всей его славе. Как сказано в «Сутре проповедей Вималакирти»: «Превосходя всех окружающих, подобно возвышающемуся над океанами царю гор Сумеру, восседал Владыка Будда на величественном львином троне в великолепии блеска и сияния».

Я посещал его учения на протяжении многих лет, и всякий раз черпал в них новые знания и вдохновение. Но при этом я всегда думал, что передо мной находится обычный, знакомый мне Далай-лама. Под часто упоминавшимся словом «Будда» я для себя подразумевал некую историческую личность, основателя учения, который жил когда-то в далекой древности. Конечно, мое новое восприятие Далай-ламы как Будды субъективно, но оно помогает мне понять, какое значение он приобретает в глазах всего мира.

Далай-лама настолько приблизился к Будде Шакьямуни, что их проявления стали неразличимы. Далай-лама — живое свидетельство присущего Махаяне представления о Будде, как о неисчерпаемом сострадательном присутствии. Я думаю, люди ощущают это каждый в меру своей проницательности, насколько им позволяют их предубеждения, опыт и способность к пониманию…

Презентация книги «Зачем нам Далай-лама?»

Купить книгу «Зачем нам Далай-лама?» на Озоне

Перевод Натальи Иноземцевой
«Сохраним Тибет!»