…Санньяса встает на нашем пути как знак, который на самом деле находится за пределами всех знаков в своей абсолютной прозрачности и который провозглашает свою собственную смерть в качестве знака. Таким образом, он передается из поколения в поколение как доминирующая традиция отречения в Индии. Она появляется перед теми, чье сердце и ум поглощены призванием санньясы и теми, кому Дух открыл вспышку бесконечного пространства внутри сердца.

И все-таки санньяси живет в мире знаков, в мире проявлений божественного, и этот мир проявлений нуждается в нем, «находящемся за пределами знаков», чтобы осознать невозможную возможность построить мост между двумя мирами; Кеши владеет двумя мирами, разделяя их, и, тем не менее, становится путем, которым человек достигает мира Брахмы («Чхандогья Упанишада», 8.4.1; «Брихадараньяка Упанишада», 4.4.22).

Эти аскеты, которые уходят от мира и не заботятся ни о чем, как раз и являются теми, кто поддерживает этот мир. Они подобны ведической стамбхе (колонне), которая поддерживает равновесие во Вселенной («Атхарва-Веда» 10.7 и 8). Символами их отречения становятся яджни и хомы, совершаемые священниками. В них изначальное жертвоприношение Пуруши в полной мере реализует Высшую Реальность Духа. Из их внутреннего огня Агни проявляется в их аскетизме (тапас) и зажигаются все жертвенные огни.

Что касается санньяси, то не важно, известны они или неизвестны. Они идут тайным путем. Нет никакого внешнего признака, по которому их можно было бы идентифицировать, они именуются алинга (т.е. «не имеющие видимых символов»), авьякта кара (авьякта — «непроявленный», кара — «путь»). Но общество должно знать их. Оно должно осознавать, что они присутствуют, чтобы иметь напоминание о трансцендентном среди изменяющегося мира.

По этой причине, несмотря на риск деградации всего того, что человечество превращает в институт, общество все-таки должно оставить место для монашества и публичного признания состояния отшельничества. Кроме того, обычно именно через институт монашества Дух раскрывает себя, заставляя услышать свой голос того, кого он избирает, а затем, зачастую безжалостно, выталкивает его за пределы всех знаковых систем. Санньяса-дикшу невозможно сделать обязательной, но в ней уже нельзя отказывать тем, кто искренне просит ее, не ради получения престижа от особого социального статуса, а чтобы посвятить всего себя исследованию Брахмана, «посвящая себя Брахману, утверждаясь в Брахмане, в поиске Высшего Брахмана» («Прасна Упанишада»), или, как бы сказал св. Бенедикт, поиску Бога (quaerere Deum).

Было бы, конечно, неверно рассматривать санньяса-дикшу как пустой знак без реального содержания. Ее богатое содержание делает ее скорее символом, чем знаком (учитывая широко принятые определения различий в современной мысли, согласно которым христианские Таинства становятся символами). На самом деле санньяса-дикша содержит в себе всю конкретику символа, которая глубоко укоренена в источнике самого существа — настолько глубоко, что в некотором смысле она содержит в самой себе саму Реальность, на которую указывает.

Знак санньясы, так же, как и дикши, находится как раз на рубеже, на непостижимом рубеже между двумя мирами — миром проявленного и миром непроявленного Абсолюта. Это Таинство священного, живущего в состоянии наиболее возможной неполноценности, это мощный способ благодати — благодати, которая есть не что иное, как присутствие Абсолюта, Вечного, Нерожденного, сущего в сердце царства существующего, времени, смерти и жизни; и эта благодать в то же самое время представляет собой непреодолимое стремление всей Вселенной во всей ее полноте к пробуждению в Абсолюте, в Атмане. Этот знак, эта благодать есть в высшей степени тарана, переправа, по которой человек переходит на другой берег («для тех, кто хочет перейти на берег, где нет страха», на запредельный берег («Катха Упанишада», I,3.2)). В конце концов, это сам тарака, тот, кто переводит человека на другой берег, единственный Перевозчик, проявляющийся различными способами через риши, махатм, гуру и будд, которые на протяжении веков пробуждались сами и пробуждали своих братьев-людей.

Хотя истина заключается в том, что монастырская жизнь трансцендентна по отношению к любой дхарме, это естественно, что обряды и инициация, которые обозначают официальное вступление в монашескую жизнь, производятся в соответствии с конкретными религиозными традициями, в которых человек родился и духовно рос. Пока мы остаемся на уровне знаков, наилучшими знаками для нас являются те, среди которых мы рождаемся как люди, как люди, преданные Богу, даже если впоследствии эти знаки будут нуждаться в очищении и освобождении от их ограничений и особенностей. Однако в индуистской санньясе есть нечто мощное, некий пылающий вкус Абсолюта, так непреодолимо манящий тех, кто открыл внутри себя эту Невыразимую Тайну, о которой настойчиво свидетельствуют Упанишады. И не важно, какую религию, дхарму, они исповедуют — у них есть сильное желание стать частью великой индийской традиции санньясы. Через знак вамши, связывающий их с древними риши, они надеются открыть единого Наблюдателя, Экарси, который покоится в глубине их сердец.

Для начала рассмотрим случай с христианскими монахами, которые уже обусловлены и освобождены своим религиозным исповеданием. Когда они встречаются со своими индийскими братьями-монахами и познают бескомпромиссный идеал санньясы, они чувствуют в самих себе непреодолимое призвание к внутреннему более, чем к внешнему, и у них уже не остается времени на размышления. Они чувствуют естественное стремление брать пример с индийских санньяси и начать соблюдать хотя бы самые основные из их традиций — бедности, воздержания, абхиямы (бесстрашия) и т.д. Даже более того, они отдаются этой свободе, навеянной в их сердцах Духом. В этом случае получение новой дикши было бы бессмысленным, поскольку в полном предании себя согласно их первоначальному вероисповеданию — «suscipe…» — главное посвящение уже было дано. Это случай, который можно сравнить с Парамахамсой, который, видя полный свет, сияющий внутри него, переходит естественным образом, оставив размышления, в состояние туриятита или авадхута. Есть также те, кто приезжает в Индию, не имея предварительного монашеского опыта, или даже религиозных взглядов, и когда здесь они пробуждаются, слушая Писания, или, еще чаще, в результате прямого контакта с гуру, в котором они находят пылающий огонь, сжигающий все их желания и предыдущие устремления. Затем, вне зависимости от того, собирались ли они остаться в Индии, и получили ли такое разрешение, или им необходимо вернуться в их родную страну, они часто мечтают принести обеты индийским способом и пытаются получить разрешение на это для того, чтобы официально отделиться от общества и провести свою жизнь в недвойственном сосредоточении на внутренней Тайне. («Нарада Паривраджака Упанишада», 5.1)

В связи с этим возникает проблема: хотя санньяса-дикша является завершением всех обрядов и окончательным переходом за пределы мира знаков, фактом остается то, что дикша так тесно связана с индуистским культом, что она может не иметь смысла для тех, кто не принадлежит к индуистской дхарме. Для индуиста инициация в санньясу связана с рядом обрядов, которые соответствуют различным этапам жизни двиджьи (дваждырожденного), от его зачатия до погребального костра. В реальности это посвящение представляет собой предвестие погребальной агнихотры («Чхандогья Упанишада», 5.4–9). Таким образом, санньяса-дикша обычно сопровождается обрядами, символизирующими конец всех обрядов: кандидат повторяет «Гаятри мантру» по тысяче раз в обеих сандхьях, предваряющих инициацию.

Кроме того, как минимум в случае с карма-санньяси, церемонию завершает гуру, возлагающий на ученика атрибуты санньясы, а именно данду, каупину и одеяние кави. Эти символы вряд ли будут понятны за пределами конкретного социокультурного контекста Индии, и их передача от имени гуру имеет мало значения для санньяси не-индийца, которому придется жить за пределами Индии, вне зависимости от богатого значения этой церемонии.

Возможно, кто-то мечтает о том, чтобы санньяса использовала знаки общечеловеческого значения — как в отношении обряда, так и в отношении внешнего вида санньяси. Однако все знаки по определению будут принадлежать к конкретной культуре и среде. Снова и снова мы сталкиваемся с парадоксом (или даже противоречием) в сердце санньясы: с одной стороны, санньяса не принадлежит этому миру (алока), а с другой — присутствует во всех мирах (сарвалока), это знак, находящийся за пределами всех знаков. Неизбежно нам приходится вернуться назад, к изначальному значению санньясы, описанному в древних текстах, как «не имеющая знаков» (алинга) и не имеющая правил (анияма).

Амбивалентность санньясы заключается в том, что в высшей стадии, когда происходит отказ от всех правил и внешних знаков, она становится неотличной от спонтанного внутреннего отречения Пробудившегося человека. Нет ничего такого, что могло бы служить обозначением санньяси. Он может бродить по миру, может прятаться в пещерах и джунглях, но также может жить среди множества людей, даже трудясь в этом мире, при этом, не теряя своего одиночества. Нечуткий человек никогда его не обнаружит, только эвамид (тот, кто знает) может узнать его, поскольку он также обитает в глубинах истинного «Я». Однако тот, кто хотя бы немного пробужден, не может не испытать его сияния — вкус, прикосновение, сияние — то, что могут постичь внутренние чувства, — и этот опыт оставляет поистине удивительное впечатление.

Если невозможно найти универсальный символ санньясы и если социальное окружение требует избавить ее от всех символов, есть ли необходимость сохранять ту или иную форму внешнего посвящения, особенно учитывая то, что с точки зрения истинной сущности санньясы процедура инициации вообще очень спорна? Санньяси всегда будет помнить, что его основная обязанность – молчание, уединение, медитация (дхьяна) (см. «Нарада Паривраджака Упанишада», 4.17,18: «Останемся в уединенном месте, подходящем для медитации»), и он никогда не сможет отказаться от этого. [...]

Санньяса может быть дана только тогда, когда гуру уверен, что ученик обладает истинным видением, что он — эвамидван и обладает физической, ментальной и духовной силой оставаться верным фундаментальным требованиям аскетической жизни при любых условиях. Как правило, он должен получить подтверждение качеств ученика, не только живя в компании с гуру (антевасин), но и в одиночестве и странствиях (паривраджака), и более того, в случае с западными людьми, подтверждение практики акосмической жизни в обществе, которое отвергает такой акосмизм. Считается, что дикша обязывает его провести определенный период жизни в странствиях и жизни на подаяние (бхикачарья), и такая жизнь должна продолжаться как можно дольше. Кандидат должен отказаться от имущества, и если это невозможно с юридической точки зрения, он должен осознать, что более не имеет права собственности на что бы то ни было и должен быть готов отправиться в путь, взяв с собой что-то или оставив все, в зависимости от обстоятельств. Только тогда гуру сможет засвидетельствовать перед небесами и землей окончательное предание себя кандидатом.

Дни, предшествующие дикше, проходят в уединении — тишине, медитации, чтении соответствующих книг — либо в полном одиночестве, либо в обществе гуру. Непосредственно перед посвящением Писания предписывают провести день в посте, а ночь в молитвах. Эта ночь пройдет в молчаливой медитации с возможным чтением тех текстов «Упанишад», которые наиболее точно сформируют духовный опыт кандидата (например, текст «Санньяса Упанишады», наиболее важные отрывки из которой уже были рассмотрены, также тексты об отречении из «Брихадараньяка Упанишады» (3.5, 4.4.22) и «Мундака Упанишады» (1.2), тексты, посвященные отказу от желаний («Брихадараньяка Упанишада», 4.4.6) и об уходе Яджнявалкии в «Брихадараньяка Упанишаде», 4.5, 7-ю главу «Чхандогья Упанишады» и ее акцент на Брахмане, […], первые три главы «Катха Упанишады», где говорится, что кандидат это не кто иной, как молодой Начикета, который заставил Смерть раскрыть свой секрет и который открыл себя в себе за пределами рождения и смерти).

Хомы и шраддхи, которые проводятся в эту ночь во время обряда двиджи, не являются необходимыми, если кандидат не принадлежит к индуистской традиции и не имеет священного шнура. Ему также не нужно повторять «Гаятри», высшей мантры, которая до сих пор была необходимым элементом жизни брахмана (брахманачари). [...]

Когда все приготовления завершены, остается совершить лишь сам обряд дикши, удивительно простой в своем символизме. Почти все знаки уже осуществлены, остается лишь последний знак, который поднимает избранного над всем к решающему открытию самого себя. Вся благодать достигнет своего апогея в этом определяющем даре благодати, находящемся в единственной и недвойственной Тайне самой благодати, как она есть. Обряд станет высшим символом похода за пределы себя к истинному «Я», и только тогда появится возможность действительно в Истине сказать: «ахам брахмасми» («я есть Брахман»). Теперь вся жизнь кандидата подходит к своему финалу, и его дух, сбросивший оковы рабства, погружается в свет бесконечности истинного «Я», как это отображено в мантре «Чхандогья Упанишады», которую он вскоре прочтет. Точно так же сказал Иисус вечером, накануне Своего ухода: «Час пришел, Я иду к Отцу». Гуру и ученик идут на берег реки — по возможности на берег Ганги, которая на протяжении веков была свидетельницей подобных инициаций, проходивших на берегу или в праягах (местах слияния). Внизу находится вода Ганги, вверху на небе — огонь восходящего солнца, Агни — два священных элемента, которым совершается приношение всего, что следует освятить. Прежде всего, они поют гимн Дакшинамурти, Высшему Гуру. И в данном случае не только человек дает посвящение. Для ученика, в котором горит лишь Внутренний Свет, этот человек всего лишь сиюминутное проявление единственного Гуру, Который проявляется в каждом месте и во всякое время, когда сердце внутри раскрыто. «ОМ! Приветствие всем гуру! ОМ! Приветствие Единому Гуру». Все гуру присутствуют здесь, все Просветленные, Единый Просветленный — потому что есть всего одно Просветление и всего Один Просветленный. Кандидат входит в воду по запястья. Он делает глоток (акамана) святой воды, чтобы очистить рот для принесения великого обета. Затем, обратившись к востоку, он вслед за гуру повторяет формулу клятвы, которая отражает в основном не намерение на будущее, а то, что уже является истиной в глубине души и превосходит прошлое и будущее: «Ом бхур бхува сува санньястам майя» («Я отрекаюсь от всех миров» — от земли, от так называемых небес, от всевозможных миров, находящихся между ними, от всех лок, всех мест, в которых я мог бы отдохнуть и почувствовать себя в безопасности (пратиштха), как в материальной, так и в ментальной сфере, в сфере человеческого общения или даже в так называемой духовной сфере. Мое поклонение, мое полное посвящение (упасана) единственному «Я», Брахману, Которым я являюсь. Я поднялся над всеми желаниями — над желанием продолжения рода, над желанием копить богатства, над желанием попасть в ту или иную локу. «Пусть ни одно создание не боится меня, поскольку все происходит из меня». («Нарада Паривраджака Упанишада», 4–38)).

Новопосвященный санньяси погружается в воду, а затем гуру поднимает его как Пурушу в «Айтарейя Упанишаде»: «Восстань, о Человек! Восстань, пробудись, о ты, снискавший благодать, бодрствуй!» («Катха Упанишада», 3.14).

Оба они обращаются к восходящему солнцу и поют гимн Пуруше из «Уттара-Нарайяны»: «Я знаю Его, Высшего Пурушу, облаченного в солнечный свет, находящегося выше всякой тьмы; только познав Его, можно победить смерть, нет иного пути!» («В. Самхита» 31.18).

Затем они декламируют священную мантру из «Чхандогья Упанишады», которая четко резюмирует произошедшее таинство: «В состоянии полного спокойствия Он восстал из своего тела, достиг Высшего Света и проявил Свою истинную форму; Он — Высший Пуруша, Он — Атман, Он — Брахман, Он — все сущее, Он есть Истина, Он пребывает выше страха, выше смерти, Он — нерожденный. И я сам есть Он» («Чхандогья Упанишада» 8,3,4; 8.12.3).

Затем новый санньяси собирает все свои одежды и выбрасывает их в поток воды. Гуру зовет его на берег и принимает его в свои руки, обнаженного, как в момент, когда он выходил из чрева своей матери. Он покрывает его одеянием санньяси, имеющим цвет огня, цвет пламени Пуруши, золотой цвет Хамсы («Брихадараньяка Упанишада», 4.3.11). Все сгорело — он новый человек, или, скорее, единственный Человек, единственный Пуруша, единственный Дух, Которого не может более скрыть никакое одеяние, кроме покрова огня, пожирающего все остальные одежды, навязанные, чтобы скрыть обнаженность изначального Пуруши, недвойственного Духа. Гуру просит его сесть перед ним и дает последние наставления. Он напоминает ему о единственности Атмана и о полной свободе в отношении всех существ; о том, что он полностью свободен от всех обязанностей перед кем бы то ни было, кроме единого Духа; о том, что его единственным долгом теперь является сосредоточение на его истинном Я, на внутренней Тайне, которая есть недвойственный Брахман, причем его уста должны непрестанно повторять священный слог ОМ с каждым вдохом и с каждым ударом сердца. Гуру встает позади санньяси и со всей силой внутреннего пробуждения передает из уст в уши, а главное, из сердца в сердце, ОМ и махавакьи. Он произносит: «ОМ! Брахма есть сознание» («Айтарейя Упанишада» 5.3), а ученик повторяет эту фразу вслед за ним. «ОМ! Это Я есть Брахма» («Мандукья Упанишада», 2), и вновь ученик повторяет это за ним. Когда гуру доходит до того, что именуется мантрой инициации, «Упадедеша-Мантрой» из «Чхандогья Упанишады» (6.8.7): «ОМ! Ты есть То», ученик отвечает основной мантрой из «Брихадараньяка Упанишады» (1.4.10), которая спонтанно рождается в глубинах его Я: «ОМ! Я есть Брахма! ОМ! Ахам асми ОМ! Ахам ОМ!» Теперь финальный символ пройден и приходит время для последнего перехода туда, откуда невозможно вернуться. У гуру больше не будет возможности отозвать ученика.

«Иди, сын мой, в свободе Духа, через бесконечное пространство сердца; иди к Источнику, иди к Отцу, иди к Нерожденному, поскольку ты сам не рожден (аджата), к Брахма-Локе, которую ты обрел и откуда нет возврата» (на основе «Чхандогья Упанишады», 8). Санньяси немедленно встает на путь истинного «Я», на «древний узкий путь» («Брихадараньяка Упанишада», 4.4.8).

В этом мире, за пределами этого мира, провидец того, что находится за пределами восприятия, идет тайно, скрытно, неузнанный, опьяненный сумасшествием тех, кто знает, свободный в свободе Духа, наполненный изначальным блаженством, утвердившийся в таинстве недвойственности, свободный от чувства различия, с сердцем, переполненным опытом истинного «Я», полностью и вечно пробужденный.

«Тот, кто достиг сатори, тот, кто стал просветленной личностью, продолжает видеть, что трава зеленая, а небо голубое, считать рис пищей, одежду одеждой, а поезд транспортным средством. От чего он освободился, так это отношение к своему эго, которое до момента освобождения он проецировал на все эти предметы. Теперь он видит вещи в самих себе, а не в связи со своим эго. Близкие люди не становятся менее любимыми, но больше нет ни малейшей привязанности, ни малейшего обращения к своему эго».

АНРИ ЛЕ СО: «РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЗВУКЕ ОМ»

ОМ, который наши риши слушали в душе,
Нисходя в глубины самих себя,
Глубже своих мыслей
И глубже всех своих желаний,
В экзистенциональном одиночестве Бытия.
ОМ, звучащий в шелесте листьев,
Подхваченных ветром,
ОМ, гудящий в гуле шторма
И поющий в ласковом бризе,
ОМ, гремящий в бурном потоке,
И в нежном ворковании реки,
Плавно несущей свои воды к морю,
ОМ, вырывающийся и устремляющийся вперед,
ОМ, звучащий в сердце,
Поющий в песнях птиц,
Звучащий в призывном реве хищников в джунглях,
ОМ в смехе людей и в их вздохах,
ОМ, вибрирующий в их мыслях
И во всех их желаниях,
ОМ в их военных слухах,
В их любви и торговле,
ОМ в течении Времени и Истории,
ОМ пространства, пресуществляющегося во Время,
ОМ неожиданного взрыва, всеохватного и полного,
В конкретном месте Вселенной и в определенный
момент времени,
В его неразделенной полноте,
Когда во чреве Марии был зачат Сын Человеческий,
Слово, Сын Божий!

«Этот опыт переполняет меня и внутренне и внешне. Все есть знак, все указывает на Единую Тайну. Это ни-схождение в непостижимую тайну рождения Себя у подножия цепи покрытых снегом гор и на вершине безжалостно стремящегося вверх пути к Изначальному Источнику, из Которого все произошло и к полноте Которого все стремится, в Котором все пути оканчиваются и все собирается в одной точке. Можно определенно сказать, что единственный Господь Кедара (Шива) есть Христос. Есть только одно рождение в сердце всего Бытия, рождение, при котором Бытие проявляется Само в Себе, в месте, за пределами всех мест, из Которого все исходит и к Которому все возвращается. Есть только один Источник».

«Очень важно сосредоточить ум на чем-то, что ведет к трансцендентности и освобождает от блуждания мысли. Для меня это мысль о "Внутреннем" ("уллам" на тамильском), ахам ("Я"), например. Необходимо сделать моей обителью внутренний мир, утвердиться в нем, погрузиться в него, раствориться. Если мысли по-прежнему приходят, то пусть они будут как птицы, летящие в открытое пространство (акаша) сердца, пусть пролетают мимо головы, не беспокоя меня. Что на самом деле важно, так это сделать мое положение стабильным… Стремиться внутрь через идею Внутреннего — это очень хороший путь. Однако идея Внутреннего сама по себе представляет собой форму двойственности (бхеда). Пока я отличаю Внутреннее от того, кто стремится к Внутреннему, я не достиг Внутреннего. На последнем этапе тот, кто ищет, и то, что является объектом поиска, исчезают, и не остается ничего, кроме чистого Света, неразделенного, самосветящегося (джйоти акханда свапракша). Последняя задача — это уничтожить различие между искателем и объектом поиска».

АНРИ ЛЕ СО: «В ЛОНЕ ОТЦА»

В лоне Отца вечно Он жил,
В лоне Марии стал Человеком,
В лоне Церкви Он в душах ожил,
Когда Он воскрес в пасхальное утро
В лоне Отца,
Когда Он воскрес через веру
В глубинах сердец,
Когда Он воскрес во Славе
В совершенной плероме,
Когда Он вернулся к Отцу,
Где времени нет,
Когда Он вернулся к братьям,
Где время стремится вперед,
Когда пробудился к Отцу,
В лице каждого брата,
Когда открыл Он себя каждому брату,
И в сердце родился у каждого среди них,
Повсюду Сын пробуждается к бытию,
В силе Отца и Сына,
К истинному Бытию
В общении Духа.
В сотворении мира,
И во вращенье планет,
В бытии человека
И в истории народов,
В росте каждого
И в росте народов,
В развитии империй
И в стремлении человека к Истине и Добру,
В поглощении многочисленных миров,
Сын, пребывающий в лоне Отчем,
Пробуждается к Бытию.
Перед началом Времен,
Со времени начала Времен,
Во время Времен
И за пределами Времени,
Там, где мысль человека парит в размышлении,
Там, где его Дух слабеет и падает,
В тишине Начала,
В Божественном Одиночестве,
В Сотворении и Воплощении,
В нисхождении во Славе и в ниспослании Духа,
В приготовлении того, что грядет,
В каждом шаге паломничества Церкви,
В каждом шаге преданности Церкви,
В каждом шаге человека к Церкви,
В самом преображении Церкви во Славе,
В конечной Плероме,
В мире Вечности,
В осуществлении Любви,
В радости Господа, когда все вернутся домой,
Сын, пребывающий в лоне Отчем,
Пробуждается к Бытию.
Существует только одна Реальность,
Общение Жизни,
Между Отцом и Сыном в единстве Духа,
В лоне Отчем,
Ибо только Он существует, и все сущее в Нем,
И только в Нем.
ОМ

Из книги Максима Демченко
«Путь Сатчитананды»
Издательство: Ганга, 2008 г.