О плаче, смерти и о песне

Недавно я зашла в магазин за продуктами и увидела, что продавщица, которую я знаю уже не первый год, чем-то очень расстроена. Я поинтересовалась у нее, что случилось. Оказалось, несколько дней назад умер ее брат. Как человек, основной сферой деятельности которого является работа с эмоциями, я автоматически спросила у нее, плачет ли она. Ее ответ меня изумил: «Нет, нельзя плакать, потому что если плакать, то душе труднее уйти». Я остолбенела. Передо мной стояла женщина, только что потерявшая близкого человека – она была воплощением боли. И эту боль она держала, как родную, расплачиваясь за нее собственным здоровьем, возможностью пережить свою утрату, шансом обнаружить, что она сама все еще жива. И все это только потому, что кто-то когда-то засунул ей в голову эту, извините, гадость про души, о которых, простите великодушно, но мы все ж таки нигошеньки не знаем.

Переживая собственную утрату, я много размышляла о смерти. Ни о той, о которой когда-то читала в книжках, совсем о другой – той, которая действительно происходит, и ни с кем-то там на пожелтевших страницах Рамаяны, а со мной. Места, в которые завели меня мои философские изыскания, поразили меня. Отнюдь не новизной, не мудростью - а тем, что я сотни раз в них бывала. В попытке убежать от собственной боли, я пришла в иллюзион под названием «это карма». Плюнула, вышла. Далее я попала в отсек «непривязанность» и там просидела довольно долго. Я размышляла о том, насколько проще было бы мне сейчас, если бы пару лет назад я не разбила в пух и прах в своем сознании настоятельные рекомендации охладеть ко всему живому (под видом мудрости и понимания чужой свободы, разумеется). Мое путешествие продолжилось, однако, каждый раз попадая в очередное сладкое и безопасное объяснение того, что случилось со мной и с тем, кто мне дорог, я быстро разворачивалась и отправлялась восвояси.

Должна признаться, экскурсия по старым комнатам, пузырям и ловушкам довольно здорово повлияла на мое отношение к ним. Еще недавно я была совершенно и безоговорочно уверена, что всевозможные духовные суррогаты создавались психологически незрелыми людьми, которым только и подавай, что игры. Однако, наблюдая за тем, как я совершенно искренне и категорически неспециально додумываюсь до основных положений этих самых суррогатов, я невольно подумала: а, может, все дело в смерти? В том, что мы никак не поймем, как же можно это пережить? Может, в этом причина, а тот факт, что впоследствии в эти теории ныряют сотни и тысячи нежелающих взрослеть товарищей – это просто побочный эффект?

Эта мысль смягчила мое сердце. Брезгливость по отношению к адептам множества теорий, пропагандирующих побег от реальной жизни, сменилась во мне состраданием и больше того – глубоким пониманием.

Как бы заманчива не была возможность спрятаться от реальности в удобный и теплый кокон «мудрствований лукавых», я выбрала жизнь. И как бы страшно не было теперь находиться в ней без волшебного плаща иллюзии под длинным названием «я понимаю ее законы и тем самым создаю себе искусственное чувство безопасности, ведь понимая ее, я могу на нее влиять», я все равно выбрала жизнь. Жизнь со всеми ее сюрпризами, ее собственным, никому не ведомым мнением, ее правом решать, кому сегодня будет хорошо, а кому – больно.

Однако, укрепиться в ней теперь было не так-то просто. Боль и страх с визгом гнали меня во все новые и новые объяснения. Мне нужен был проводник через все эти ловушки и игры в прятки, мудрый и точно знающий дорогу – тот, который уже много тысяч лет проводит людей, переживающих утрату, из страха жить в желание все же продолжать это делать. И я нашла его – это слезы. Те самые слезы, которые так боялась пролить моя знакомая. Те самые слезы, которые выплакали миллионы людей до меня и прольют еще столько же после.

Люди, которым приходилось проходить через боль потери, знают, что порой выпустить ее, позволить ей превратиться в соленую воду бывает не так-то просто. Все каменеет внутри, застревает, отказываясь оживать. Но есть верное средство. В одной из своих статей я упоминала испанскую поговорку: «О своей радости я станцую в танце, о своей боли я пропою в песне». В тот раз я предлагала читателю вдуматься в ее первую часть, теперь – во вторую. «Песня облегчает боль, волшебное дыхание исцеляет тело», - читаем мы, снова обращаясь за мудрым советом к Клариссе Пинколе Эстес.

Песня – чудесный, исцеляющий метод, не требующий чтения многих книг и присоединения к теориям, в которых можно застрять на всю жизнь. Песня учит нас дышать, именно об этом, как я понимаю, говорит упомянутая выше сказительница. Страх столкнуться лбом с реальностью, а значит, обнаружить, что случившееся нам вовсе не приснилось, сковывает наше тело, превращая его в тюрьму для боли, для воспоминаний – как пугающих и болезненных, так и для радостных, воодушевляющих. Мы не можем запереть в себе только те эмоции, которые нам чувствовать неприятно: будь так, мы горя бы не знали – только и делали, что радовались. В попытке запереть что-то одно, мы запираем абсолютно все. Это приводит к ощущению, что мы перестали что либо чувствовать, такое состояние обычно называют словом апатия. Для того, чтобы удерживать столько всего внутри, нам нужно все время быть настороже. Проще всего перестать выдыхать воздух до конца.

Песня, без каких либо особых техник, помогает нам задышать. Вытягивая высокую ноту, мы сами того не замечая, освобождаем легкие, срывая замок с темницы, в которой заперли собственную боль. Песня освобождает все то, что мы спрятали, позволяя нашим чувствам и тайнам вырваться из оков. Тем самым она вместе со своим союзником – слезами, возвращает нас к жизни.

Наши размышления о том, что будет после смерти, наши попытки понять законы мироздания – все это понятно, все это является одной из человеческих потребностей. На мой взгляд, очень важно помнить: сколько теорий мы бы не изучили, они продолжают быть только теориями. И я со всей ответственностью могу назвать точную дату и время, когда мы, наконец, познаем жизнь после смерти: это случится после смерти. Ни минутой раньше. Давайте будем помнить и о том, что порой бывают моменты, а чаще периоды, когда стоит думать исключительно о жизни – о реальной жизни. В противном случае мы рискуем застрять в собственных философствованиях на годы. И сколько бы мощи, иллюзорной надежности и безопасности не было в них – они стоят чересчур дорого, потому что платим мы за них возможностью хоть чуть-чуть разглядеть вокруг себя реальные события, реальных людей, реальную жизнь.


Источник:
Александра Аболина
Мыслеформы