Явно преступные несообразности действующего закона можно и устранить. Но это не изменит главного — запретительной идеологии. А ведь запрет лишь способствует распространению даже тех пристрастий, от которых в принципе можно избавиться (что доказал опыт сухих законов Николая Романова, Вудро Вилсона и Михаила Горбачёва). Если же верна иммунная гипотеза наркомании — запрет оказывается просто убийственным для всего общества.

Между тем есть и опыт Нидерландов. Антинаркоманы во всём мире подчёркивают: с отменой запрета на «лёгкие наркотики» — то есть дурманы, не вызывающие физиологического, иммунного, привыкания — общее число наркоманов в стране резко выросло. Это и не удивительно: туда приезжают все, кому необходимо хотя бы на время выйти из-под жёстких законов своих родных стран. Но доля тяжёлых — необратимо зависимых — наркоманов среди постоянного населения Нидерландов заметно упала. Ведь там перестала действовать поговорка «Семь бед — один ответ». Если наказание за курение марихуаны и укол героина одинаково тяжко — люди, склонные к риску, будут с почти равной лёгкостью пробовать оба варианта. Если же лёгкое зелье общедоступно, почти все желающие задурить себе голову будут выбирать именно его.

Впрочем, нидерландский вариант лишь указывает: легализация наркотиков менее опасна, чем их запрет. Сам же он недостаточно радикален. Оставляя ограничение на «тяжёлые» наркотики, мы сохраняем в целости все экономические механизмы, делающие их распространение выгодным до неизбежности.

Если бы новый антинаркотический закон доверили писать мне, я отменил бы запрет на любые наркотические — и вообще психотропные — вещества. Более того, разрешил бы продажу их в любой аптеке — то есть, по сути, за те гроши, которых они реально стоят — и без рецепта. Но прилагал бы к каждой упаковке и требовал бы от каждого покупателя подписку примерно такого содержания:

Я, нижеподписавшийся Иван Петрович Сидоров, осведомлён, что даже однократный приём лептодиклостинора вызывает расстройства зрения, ложные слуховые восприятия, ослабление умственной деятельности, сонливую слабость, перемежающуюся вспышками беспорядочной и бесцельной бурной деятельности, а также, возможно, какие-то другие осложнения, и может сформировать у меня неодолимую потребность в последующих его приёмах, а регулярное употребление может сократить мою жизнь до 4–5 лет с момента первого приёма. Я употребляю препарат сознательно и добровольно. Я не вправе требовать бесплатной помощи в лечении от расстройств здоровья, порождённых препаратом (в том числе и тех, которые не указаны в настоящем документе, но впоследствии будут признаны связанными с его употреблением), и знаю, что не все эти расстройства могут быть излечены даже за плату. В моей возможной гибели прошу никого, кроме меня самого, не винить.

Конечно, даже текст такого вида способен образумить далеко не каждого желающего проломить себе череп изнутри. Но всё-таки мне кажется, что многие любят искать острые ощущения на свою голову просто по недомыслию. Правда, я всегда был склонен переоценивать умственные способности человечества…

Впрочем, подписка служит не только средством агитации — она имеет и серьёзные юридические последствия. Составляется она в двух экземплярах. Один хранится у самого наркомана. При отсутствии документа считается, что он принял наркотик, не зная об его последствиях, или одурманен по чужой злой воле. Следовательно, его можно — и нужно! — направить на принудительное лечение. Второй экземпляр сохраняется в аптеке. На его основании наркоману, утерявшему свою копию подписки, предъявляется счёт за лечение. Иначе было бы слишком соблазнительно попользоваться бесплатной скорой помощью.

Давать любую подписку может только человек дееспособный — совершеннолетний и не душевнобольной. Значит, дети остаются в стороне от яда.

Кто возьмётся

Конечно, всё это — лишь первый простейший набросок (хотя даже он, вероятно, даст куда лучшие результаты, нежели нынешний запретизм). Несомненно, специалисты немало уточнят и в юридической форме, и в медицинском содержании предлагаемого плана действий. Но чтобы они взялись за дело, само дело должно начаться. Нужно прежде всего принципиальное решение: отказаться от американских правил и трюков вековой давности, а заняться наконец серьёзной — значит, экономической — борьбой с нашим всемирным бедствием.

Кто может принять такое решение? Очевидно, не правоохранители — милиция или служба Черкесова. Это не их задача. Они должны выполнять любой закон и следить за его выполнением другими. А пересмотр закона — и даже сколько-нибудь глубокое исследование последствий его выполнения — выходит далеко за рамки их служебных обязанностей.

Вряд ли займётся таким исследованием и пересмотром нынешняя Государственная Дума. Вообще-то работа с законами — именно её прямое дело. Но парламентарии во всём мире склонны ориентироваться не столько на интересы своих избирателей, сколько на их предрассудки — ведь интересы человека далеко не всегда очевидны даже ему самому, а предрассудки у всех на слуху.

Словом, остаётся единственная инстанция — президент. Дума сейчас прислушивается к каждому его слову. Сам же он, перейдя на второй — и последний — срок полномочий, может уже не беспокоиться о грядущем переизбрании. То есть из политиков перешёл в государственные деятели: как сказал Уинстон Чёрчилл, политик думает о будущих выборах, а государственный деятель о будущих поколениях. Следовательно, наш президент просто обязан использовать свой непререкаемый авторитет для принятия решений, дающих полезный результат лишь в очень долгосрочной перспективе.

Если иммунная гипотеза наркомании верна, то предлагаемая стратегия борьбы с наркотиками через их легализацию относится как раз к числу тех решений, какие может принять лишь президент, думающий не о выборах, а о поколениях.

© 2004.05.19.21.59, Анатолий Вассерман

Впервые опубликовано (с редакционными изменениями) в журнале «Октябрь» № 1/2006.

См. также:
Полная версия статьи на сайте Анатолия Вассермана