Александр Мышкин «Метафизика по понятиям»

Редактор издательства «София» Александр Мышкин о книге Экхарта Толле «The Power of Now»
Ответ Николаю Лаврентьеву о качестве переводов.

Ничего так получится текст. Столько букв, что аж статья. Но оно того стоит.

Поручили мне прочесть книгу THE POWER OF NOW — Сила Настоящего Экхарта Толле перед допечаткой тиража. Ну и поправить там что при случае. Тем более что в Сети спорят, что лучше — этот, опубликованный издательством «София» перевод Ирины Мелдрис, отредактированный Владимиром Тимшиным, или самиздатовский перевод Николая Лаврентьева «Сила Сейчас», имеющийся в Интернете по разным адресам.

«Перевод Ирины Мелдрис ужасен! Самый лучший перевод у Лаврентьева». (источник)

Согласитесь, это серьезно. Книга, о которой мы тут говорим, действительно стала событием. Она написана из таких глубин Духа, что искажать ее послание — значит сбивать с толку тех, кто благодаря ей нашел свой путь к смыслу жизни и ответы на многие вопросы. Это значит превратить чей-то духовный поиск в бездарный, обреченный на неудачу эксперимент над собой. Понятно, что при таких ставках я, берясь за работу, не мог пройти мимо перевода Лаврентьева.

Сам Лаврентьев в переписке с читателями о качестве переводов «Софии» отзывается нелицеприятно:

pbereslavtsev
Написал Лаврентьеву - вот что он ответил:
«Нет, "Практику" [речь идет о книге «Практика power of now»] не переводил. И, скорее всего, не буду. Для информации: "София" киевская это, кажется, сделала. Но, как всегда, через ж..у. Точно не помню, но вроде бы я даже держал этого киевского уродца в руках. И, по-моему, просто решил забыть об этом эпизоде. Вот и не помню». (источник)

И что же? Конфуз, на который я наткнулся у него самого уже на первых страницах «Силы Сейчас»: «Изалин, соучредитель Майкла Мэрфи... сделал провокационное заявление…». Вообще-то, переводчику, который берется за такие книги, полагалось бы знать, что придуманный им и делающий заявления «соучредитель Изалин» в действительности является Институтом интегрального развития человека Эсален (Esalen) в Биг-Суре. И не Институт «соучредил» Майкла Мэрфи, а как бы даже наоборот — Майкл Мерфи создал его вместе с Ричардом Прайсом в 1962 году.

Нет, я понимаю, Лаврентьев старался как мог. Но Эсален! (здесь должна была быть высказанная в сердцах инвектива) Да на карте нет другого места, которое оказало бы большее влияние на духовные поиски XX века, чем Эсален. Там проводил свои первые сессии холотропного дыхания Станислав Гроф. Там работали Грегори Бейтсон, Абрахам Маслоу, Тимоти Лири, Фритьоф Капра и основатель гештальт-терапии Фриц Перлз. Туда приезжал Рави Шанкар. Это навскидку, потому что всех не перечислить. Идеи и практики Эсалена изменили психологию как науку и стали мостом, соединившим мистику Востока и Западный рационализм.

Не вижу смысла тратить время на другие неумышленные ошибки этого перевода. Просто потому, что дело даже не в них, а в царящей в переводе муторной атмосфере школьного изложения. А изложения я и в детстве не любил. Это не перевод яркой и сильной книги Экхарта Толле, а ее пересказ. Как в одесском анекдоте про Лучано Паваротти:

— И что там тот Паваротти. Мне Изя напел — ничего особенного.

И все же, Лаврентьев мне пригодился.

Людвиг Витгенштейн сказал: «Границы моего языка означают границы моего мира». Язык Экхарта Толле (иначе говоря, те слова и смыслы, которыми он пользуется в книге) не расширяет границы мира. Толле делает нечто иное — он превращает эти границы в призрачную завесу. А значит, верный или же неверный перевод базовых понятий его книги становится, по сути, не литературным, а метафизическим действием.

Проверяя русские аналоги понятий Экхарта Толле в книге, опубликованной «Софией», я сравнивал их с умышленным переводом Лаврентьева и смотрел, что из этого выйдет. Вышло следующее.

Разговор по понятиям

Сущее и бытие
Толле говорит: «Being» — Бытие. Почему Лаврентьев переводит это как «Сущее», я просто не понял, хотя три раза прочел его объяснение в предисловии. Ведь все имеющиеся в словарях значения слова «being» восходят к английскому «be» — жить, быть живым, Быть. И именно в таком смысле пользуется этим словом автор.

Лаврентьев объясняет: «Однако именно “Сущее” менее других привязано к какой-либо формализации, идентификации или образу. Оно не указывает ни на что конкретное, особенно если речь идет о вневременном Бытии, вездесущем Боге, вечной Единой Жизни, всепроникающем Непроявленном, трансцендентной Реальности, Нагвале». Здесь все свалено в одну псевдомистическую кучу. Попробуем ее разгрести.

За «Нагваль» переводчика надо сразу послать к Кастанеде. Разберем то, что после этого осталось.

Понятие «Сущее» указывает на некую тотальную Абсолютную реальность, в принципе превосходящую человеческие возможности постижения чего бы то ни было. Одним из эквивалентов понятия «Сущее» является понятие «Бог». Допустимо считать, что в каждом из нас есть Бог, но глупо претендовать на то, что ты, ограниченный своей человеческой формой, способен вместить безграничность Бога. Попробуй — и ты треснешь, тебя порвет таким опытом. Это отнюдь не умозрительная теологическая спекуляция. В физиологии есть тема: когда при черепно-мозговой травме нарушается совместная деятельность височных и лобных долей головного мозга, мозговые «фильтры», регулирующие поток впечатлений, летят к чертям, перегорают и человек умирает в судорогах. Он не справляется с цунами сенсорной информации. Реальности оказывается слишком много. А ведь это даже не порог Сущего, а так — щель в заборе от него за километр.

Вот почему в Библии Бог являлся Моисею не лично, а в виде огненного куста, а в гостях у Авраама пил под мамврийским дубом вообще числом аж в три ангела. Дуб, кстати, как стоял в Израиле, так и стоит, хотя вроде и засох полвека назад.
Такова драма отношений человека с Сущим.

В отличие от Сущего, метафизический драматизм бытия совсем другой. Если у Сущего нет альтернативы, то у нашего бытия она есть — катастрофическое небытие. Как следствие, пара бытие-небытие задает важнейшую координату человеческого жизненного и, тем более, духовного опыта. Достоевский сказал: «Бытие есть только тогда, когда ему грозит небытие, бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие». Именно эта координата и дает человеку возможность обрести осознанность, о которой пишет Экхарт Толле.

Казалось бы, чего проще — сиди в медитации под деревом бодхи и втыкай, пока мир не станет прозрачным. Не жизнь, а сахарный Нью Эйдж. Ага, как же. Даже Будде — вот уж кто лучше всех умел заниматься такими вещами, — чтобы освободиться от бытовых автоматизмов восприятия и обрести осознанность, понадобилось встретить старика, калеку и похоронную процессию.
Это подводит нас к следующему пункту.

Сочувствие и сострадание
В предисловии к своему переводу Лаврентьев пишет: «В контексте этой книги, одной из главных тем которой выступает тема уменьшения совокупного человеческого страдания, термин “сострадание” просто разрушает весь контекст и заводит не туда. ...Сам я придерживаюсь такого мнения, что сострадание умножает страдание, то есть усиливает боль. Сочувствие позволяет... со-чувствовать, со-переживать, со-участвовать, и при этом не страдать, а создавать спокойное и чистое пространство для истинного исцеления и являть страдающему живой пример принятия того, что есть».

Не пьет, не курит пионер, берите взрослые пример. Простите, что вспомнилось. Я бы не обращал внимания на это мнение Лаврентьева, если бы оно не было давно известной и все равно популярной эго-ловушкой. Прикрытой цветочками, ямой равнодушия: «я не позволю этой… этому неосознанному хорошему человеку умножать мировые страдания, вынуждая меня ему сострадать». А если без эвфемизмов, то: «хочу, чтобы у меня все было (разумеется, в духовном смысле) и мне за это ничего не было».

Я грубо выразился? Тогда скажу иначе: одно дело кому-то посочувствовать, и совсем другое — не находить слов утешения на похоронах. Тот, кому приходилось терять, это поймет.

Сочувствовал калеке Будда или сострадал — вопрос риторический. А уж мысль, что сострадание Будды в итоге умножило горести мира, звучит окончательным бредом. И хорошо, что Экхарт Толле гораздо ближе не к Лаврентьеву, а к Будде, — если переводить его нормально, выясняется, что именно глубокое сострадание, а не простое сочувствие ведет к настоящей осознанности.

Сострадать — значит соприкоснуться с трагизмом небытия… и драматически ощутить, пусть даже проблеском, подлинное бытие. Такой опыт больно выдергивает индивидуума из грядки банального эгоизма. И делает человеком. Но и сострадание не полно. Ощутив через сострадание бытие, человек сознает — бытию нет конца. Это катализатор духовной алхимии, благодаря которому процесс усиления осознанности ускоряется в разы и сострадание трансмутирует во всеобъемлющее и исцеляющее сопереживание.

Ощущения или опыт
Когда вместо сострадания имеется лишь сочувствие, неизбежны эксцессы духовного опыта. Даже более — этого опыта не оказывается вовсе: «“Опыт” – это о прошлом, — пишет Лаврентьев в своем предисловии. В настоящем есть только “ощущения”, которые мы “испытываем” или “переживаем”, что тоже может считаться полноправным вариантом перевода слова “to experience”».

Однако те, у кого опыт есть, говорят другое. В прошлом — не опыт, а лишь событие, вызвавшее его к жизни. Сам же он запечатлевается в человеке. В отличие от опыта, ощущения мимолетны. Их уносит течением времени — вчера ныл зуб, а нынче ты о нем забыл. Но опыт остался. Его, как гласит народная пословица, нельзя даже пропить.

Возьмем для примера хождение по углям, поскольку припомнить тему, более близкую к ощущениям и к опыту сразу, мне сейчас трудно.

Давайте подойдем к огню. Надеюсь, произвести этот мысленный эксперимент не составит труда. Сидеть у костра, созерцая пляшущее пламя, — одно удовольствие. Приятно греть руки об ощутимую границу, отделяющую тебя от того, что за ней. Тут, в тепле и душевном комфорте, не грех и поразмышлять. Огонь завораживает. Однако мы в курсе, какие ощущения доставляет ожог. И как люди ходят по углям? Ну, ощущения можно блокировать — на то нам дана медитация и... как ее?.. аутогенная тренировка. Уверил себя: «Мне нормально» и иди упражняйся. Только вот физика — не мозги, ее не обманешь, она, как известно, закон для природы. Раскаленные угли — под 800 °C. При таких температурах биологические ткани коагулируют и обугливаются. Но в экспериментах Прайса в 30-х годах XX века индийский факир спокойно и без истерики ходил по углям при температуре плавления стали — при 1400 °C. Какими были его ощущения?

Проверим? Теперь это ты стоишь у раскаленной дороги. Там углей всего метров десять — считай ерунда. Но расстояние потеряло смысл. Еще не ступив на угли, ты переступаешь черту, отделяющую тебя от того, чем ты привык быть, от всех твоих представлений и оценок. И не замечаешь, как делаешь шаг сквозь едва переносимую завесу исходящего от углей жара — в за-временье, в не знающее ожогов и боли Сейчас.

Ощущения, которые ты испытываешь там, со временем стираются из памяти. Но полученный опыт выхода за пределы всех сразу стереотипов актуален и сегодня, и завтра. Благодаря ему ты просто иначе, чем прежде, смотришь на мир.

Пример с хождением по углям послужит нам и дальше. При их, пусть тусклом, огне мы рассмотрим ключевое понятие практики, верно переданное в книге «Софии» и извращенное переводчиком Лаврентьевым. Это понятие в английском языке называется словом «surrender».

Surrender — уступить или сдаться?
В «Лингве» первым и главным значением «surrender» является «капитуляция», «сдача». И лишь на третьем месте значение «уступать»: в пункте a) с примером: «to surrender a territory» — «уступать территорию», и в пункте b) вообще юридический термин «отказываться от права». Очевидно, нужен серьезнейший повод, чтобы вопреки логике переводить «Силу Настоящего (или Сейчас)», привнося туда такие смыслы.

Если послушать Лаврентьева, повод есть: уступание — это примирение, полное отсутствие сопротивления как следствие осознания и даже результат искреннего прощения. А сдача, напротив, — разобщенность и отчаяние.

Правдоподобная с виду мысль, и смотрится почти как настоящая. Вот только толку от нее ноль. Потому что она — симулякр, за которым прячется сконструировавшее его эго. 

Достаточно задать один детский вопрос: кто уступает? Ответ незамысловато прост: не важно кто, главное, этот кто есть. А как мы его назовем — субъектом, эго или личностью, без разницы. Что случается с кто, когда он уступает? Не надо затаивать дыхание — кто идет себе дальше, увешанный лейблами примирения, осознания и прощения.

Но на углях этот финт не получится. Потому что хождение по углям есть голая реальность, жестоко обжигающая кто. Уступай ты ей или не уступай, примиряйся с ней или не примиряйся, прощай ее или не прощай, ей это до такой... такой-то матери, что не выговорит и видавший виды боцман. Реальность, если она реальность, а не болтовня про нее, — катастрофа для кто. Уступить ей нельзя. От нее можно только сбежать. Или найти в себе силы капитулировать, сдаться. И отрешиться от готового запаниковать кто.

Проверенная углями математика реальности: ты не горишь и кайфуешь как будто в нирване, пока отрешен. Но первое же нереальное представление, порожденное твоим умом, приводит к ожогам. Практика показывает, что первым нереальным порождением ума является «я — кто-то»; степень ожогов связана с его размерами геометрической прогрессией.

Ум за разум
Сказанное выше может оставить впечатление, что я считаю Лаврентьева неумным человеком. Это не так. Попытка перевода такой книги, как THE POWER OF NOW, требует ума. Он у Лаврентьева есть. Проблема в другом. Как сказал Достоевский, «чтоб умно поступать, одного ума мало».

Фактически, о том же говорит и книга Экхарта Толле. Становясь самодостаточным, ум загораживает собой Настоящее. Почему бы ему и не предстать в таком случае, как это произошло с Лаврентьевым: «в образе вездесущего, всепроникающего и не имеющего размерности поля». В нереальном пространстве такого ума позволительно все. Спекулировать на разнице понятий «ума» и «раз-ума». Привносить в текст книги свои психологические комплексы. Переводить как взбредет в голову канонические строки Евангелия. Принимать эту эфемерную вседозволенность за собственную силу Сейчас. Жаль, что в итоге страдает книга. Вернее, ее читатели.

Финальный комментарий
Все, что я искал, работая с книгой THE POWER OF NOW — Сила Настоящего, опубликованной издательством «София», я в ней нашел: талант переводчицы и редактора, энергию фразы и понимание исключительно важных понятий. Книга читается так, как и должна читаться — легко; мне всегда было ясно, что я сейчас прочел. И значит, переводчица и редактор сделали свое дело. Без понтов и собственных предисловий. За что выражаю им свое уважение. Как и в переводе Лаврентьева, в книге имелись неумышленные ошибки. Ссылки на обстоятельства их не оправдывают. И все же, хочу заметить, что они не затронули сути книги. Надеюсь, я эти ошибки исправил. Если нет, готов разделить ответственность за них с теми, кто работал над книгой до меня.

И отдельное, особенное, спасибо переводчику Николаю Лаврентьеву. За хороший сравнительный материал. Для разговора по понятиям.

Сайт автора:
faca.su