Эзотера > Посвящение в Калачакру и две встречи с Кастанедой

Посвящение в Калачакру и две встречи с Кастанедой


12 августа 2008. Разместил: Lotos
Мой сороковой день рождения приближался, как волна прилива. Я была одинока и бездетна и подвергала сомнениям свою жизнь артистки, восходящей к популярности, но не к стабильным доходам. У меня не было необходимых свидетельств достижения взросления: дивана, большого обеденного стола, упорядоченного набора тарелок и цветного телевизора.

И хотя я убеждала себя, что это произошло лишь потому, что недавно покинувший меня любовник позаимствовал у меня почти всю мебель и электроприборы, накопленные за несколько лет, я понимала, что реальная проблема заключалась в том, что я посвятила всю свою жизнь работе и не смогла стать известной достаточно быстро. У меня не было никаких перспектив ни на книжные контракты, ни на кинопробы, ни на приглашение на телевидение. Мне нужна была помощь - карта, которая помогла бы мне преодолеть лунные пустоши поражения в расцвете жизни.

Самой величайшей пользой разочарования является то, что оно приводит человека к религии - и, обычно, не к той, в которой его воспитывали: если бы ему могла помочь самая первая его религия, он просто не столкнулся бы с разочарованиями. Мне был необходим экзорсизм, изгнание демонов, овладевших моим состоянием накануне дня рождения, запускающих свои хлесткие ледяные языки в мои уши и нашептывающих симфоническую литургию неудовлетворенности. Я решила научиться медитировать, нашла в окрестностях своего дома учителя буддизма Випассаны и каждое утро сидела на пурпурной зафу.

Однажды после обеда моя подруга Мартина позвонила мне, чтобы сообщить, что скоро в Санта-Монику приедет Далай-Лама, который будет давать Посвящение в Калачакру. Я познакомилась с Мартиной, когда она пришла за сцену после одного из моих спектаклей. "Сексуальные фантазии с холодильником были просто божественны", - сказала она мне чуть позже, на одном из ее приемов в Пасифик Хейтс, пока дворецкие, нагруженные серебряными подносами с копченой осетриной и черной икрой, рассекали бурлящие толпы экологов, издателей, писателей и филантропов.

Мартина выросла в Аргентине, где для богатых людей было обычным создавать вокруг себя разнородное окружение, состоящее из членов королевских семейств, интеллектуалов и художников. Ее теплые карие глаза источали уверенность, щеки обольстительно пылали, а каштановые волосы были перехвачены серебряной лентой - это намекало на то, что, несмотря на белый ковер, уставленный бесценными антикварными произведениями искусства, их хозяйка по своей натуре остается мятежницей. За шампанским мы с Мартиной обнаружили, что обе пребываем в исканиях. Мы стали часто беседовать об отшельничестве, дхарме, проводить время в сатсангах и даршанах.

- Хочешь поехать в Санта-Монику вместе со мной? - спросила Мартина по телефону.

Посвящение в Калачакру представляет собой одну из самых эзотерических и почетных практик тибетского буддизма. Во время этого ритуала его участники клянутся посвятить свою жизнь альтруизму и стать боддхисаттвами - просветленными личностями, которые вместо того, чтобы выйти после смерти из колеса перерождений, возвращаются на Землю, дабы служить всему живому. Обычно такое посвящение даруется только ученикам с многолетней предварительной подготовкой за плечами, но, поскольку наш мир настолько стремительно погружается в состояние опустошения окружающей среды, Далай-Лама решил предложить это преображение каждому, кто чувствует в себе подобное стремление. Многие мои друзья собирались принять участие в этом событии в Южной Калифорнии, и я приняла предложение Мартины без колебаний.

Когда я приехала в "Шангри-Ла", роскошный, украшенный изысканными картинами отель на Оушн-бульваре, Мартина валялась на королевских размеров кровати; на ее животе, возвышавшемся над кроватью, как кит над поверхностью спокойного океана, раскачивался журнал "Материнство". После двадцатилетнего перерыва она решила завести пятого ребенка, и сейчас пыталась вновь настроиться на родительскую волну. Я прилегла рядом с ней и раскрыла сорокастраничную брошюру, выданную нам на пятидневный срок процесса посвящения.

"...С этого мига до самого просветления... я буду испытывать альтруистические намерения... чтобы стать просветленным, вызывай в себе лишь подлинно чистые мысли и забудь о понятиях "я" и "мое"..." Я вовсе не была уверена, что понимаю это. - Мартина, что значит "подлинно чистые мысли"? - спросила я, надеясь на глубокую беседу о дхарме.

- Неважно. Мы узнаем это при осмосе . Как думаешь, стоит мне пригласить нянечку для пеленания?

- Разумеется, - сказала я, возвращаясь к непостижимому тексту.

Утром мы простояли в очереди, растянувшейся по всему кварталу, пока не пришел наш черед трижды набрать полный рот святой шафранной воды и выплюнуть наши ментальные и эмоциональные токсины в белое пластмассовое ведро невероятных размеров.

- Меня сейчас стошнит, - стонала Мартина, закрывая глаза, чтобы не видеть пенистую слюну цвета мочи.

Войдя в зал, мы три раза распростерлись на полу - один раз для Будды, второй - для Учения и третий - в честь всего собрания соискателей. Когда мы добрались до своих мест в переполненной аудитории, я старалась не смотреть на течение празднества слишком пристально. Мы уселись в бархатные кресла, вынули свои брошюры и изучили сцену, на которой монахи в темно-красных накидках с одним рукавом и в шапках цвета новорожденного цыпленка, напоминающих по форме цветок лютика, монотонными низкими горловыми голосами напевали молитвы. Далай-Лама читал подробные указания на тибетском языке.

- На какой мы странице? - спросила я Мартину.

- Неважно, - ответила она, пробудившись от дремы. - Просто дыши. Медитируй.

- Но нам предлагают мысленно представить себе какое-то божество с зелеными руками и цветком во лбу.

- Расслабься, - сказала она, вновь прикрыла глаза, вытянула ноги и откинула голову назад, на спинку кресла.

Но я не могла расслабиться. Это была возможность достичь важного преображения. Я настойчиво пыталась постичь слова текста:

"В пределах великой печати чистого света, лишенного тягот врожденного существования, в центре океана жертвенных облаков Самантабхадры, подобного пятицветной радуге, изысканно украшенной..."

В перерыве люди суетливо метались по залу, особенно в том месте, где извилистый свет, напоминающий волосы Медузы, отмечал платные таксофоны. Снаружи, в ярком солнечном свете Санта-Моники, бродили люди в джинсах и рубашках с коротким рукавом, с радиотелефонами, прижатыми к уху:

- Пришло приглашение на вечеринку у Ричарда Гира в честь Далай-Ламы?

- Мой агент не звонил?

- Отмените встречу в половине третьего. Тут смертная тоска, но, думаю, я выдержу. Скажите, что у меня чрезвычайная ситуация или еще что-то.

- Так он сказал, что подпишет? Фантастика! Знаешь, может быть, эта штука даже сработает.

- Я слышал, что сегодня сразу три вечеринки, а где-то будет чай. Барбара Стрейзэнд тоже приедет? Разузнай.

После сигнала гонга все торопливо вернулись в аудиторию. Разомлевшие от летней жары, мы снова плюхнулись в плюшевые кресла и помолились о том, чтобы стать правдивыми, добрыми и сострадательными. Две тысячи собравшихся хором поклялись посвятить свою жизнь благополучию других.

По дороге назад, в отель, Мартина заговорщическим голосом прошептала, что сегодня к ней на чай придет ее друг Карлос Кастанеда.

- Никому не говори. Только мы втроем. Он очень разборчив в отношении тех, с кем встречается.

У нас оставался всего лишь час на приготовления. Как соседки по студенческому общежитию, одновременно собирающиеся на свидания, мы препирались у двери в душ, толкались у зеркала, когда сушили волосы феном и красили губы, а потом поправляли друг другу платья. Наши запястья были еще влажными от французского крема Мартины, когда мы услышали звонок. Мартина проплыла по коридору, восстанавливая отточенное спокойствие, и открыла дверь. Невысокий седой мужчина в помятом костюме из полиэстера и пыльных ковбойских ботинках вошел и обнял ее.

"Не может быть, чтобы он был таким", - подумала я. Я представляла его высоким, широкоплечим, с упрямыми и густыми темными волосами - в образе мексиканского аристократа, искушенного в шаманизме и жизни в пустыне. Во время учебы в колледже я прочитала все книги Кастанеды, и они увлекали меня больше, чем что-либо еще. Повествование Кастанеды о его встрече в Мексике с магом-индейцем из племени яки доном Хуаном Матусом пропитало жизнь целого поколения моих сверстников. Мы часто цитировали дона Хуана друг другу.

"Следуй пути с сердцем, - повторяли мы. - Удерживай смерть за левым плечом". Мы принимали психоделики и пытались превратить мир в такое место, где любовь стоит выше материализма, а магия - выше науки. Кастанеда и дон Хуан были нашими проводниками по неизведанным землям - по той территории, которую наши родители не решались исследовать из-за консерватизма и страха. Кастанеда заменял нам отца, дон Хуан был нашим духовным учителем, нашим пророком.

- Карлос, это Нина, - улыбаясь, сказала Мартина, с непринужденной грацией, - Нина - Карлос Кастанеда.

Словно земля, раскрывающаяся под плугом, лицо Кастанеды растянулось в широкой улыбке, когда он пожимал мне руку. Его ладонь была теплой, как куриное гнездо. Он присел на легкий стул с цветастой обивкой и попросил стакан воды. Я никак не могла поверить, что нахожусь в одной комнате с этим человеком. Мартина проворковала:

- Сто лет собираюсь тебя спросить: что на самом деле случилось с доном Хуаном? Он умер?

- Нет, нет, - усмехнулся Карлос, - он не умер. Он исчез. Он перешел в другое место. Я тоже учусь этому: как стать бессмертным. Сейчас это моя работа. Большинство людей считает, что их работа - это то, что они делают днем, но настоящая работа начинается после наступления темноты. Большинство людей растрачивают свои жизни, потому что забывают, что рано или поздно умрут. Я занимаюсь именно ночью, в сновидениях. Когда научишься умирать, научишься жить вечно.

Когда дон Хуан перешел, моим бенефактором стада Ла Горда, - продолжил он, наклонившись вперед и глядя нам обеим прямо в глаза. - Она была толстая и уродливая, с черными волосами цвета угля и темными глазами. Я был целиком во власти ее чар.

К этому моменту я была целиком очарована им самим. Его голос, исполненный живого испанского акцента, который никак не портил его безупречный английский, загипнотизировал меня. Его глаза пылали от удовольствия нашего пленения.

- Чего бы Ла Горда от меня ни захотела - мне приходилось это выполнять. Однажды, когда я собирался уехать из Мексики и вернуться в Лос-Анжелес, она приказала мне отправиться в Туксон. Она сказала, что мне следует поработать поваром в кафе.

"Пет, - сказал я ей. - Мне нравится моя жизнь в Лос-Апжелесе. Я люблю своих друзей. Я не хочу ехать в Туксон. И я не умею готовить". Я сел в свой грузовичок и уехал. Через шесть часов пути от Найярита я подумал: "Моя жизнь в Лос-Анжелесе не такая уж и "замечательная". Через двенадцать часов пути от Найярита я думал: "В моей жизни в Лос-Анжелесе много подъемов и спадов". Через восемнадцать часов после моего отъезда из Найярита, на границе Аризоны, я поймал себя на мысли: "Моя жизнь в Лос-Анжелесе просто несчастна". Я приехал в Туксон, заглянул в первую же забегаловку и попросил дать мне работу. В этом месте повествования Карлос скрестил руки на груди, выпятил грудь и понизил голос:

- "Умеешь готовить яйца? - спросил хозяин. - Понимаешь, гармбургеры и жареное мясо - это просто, но мы ежедневно подаем завтраки, поэтому ты должен умета готовить яйца".

Я не умел готовить яйца, так что снял квартирку с кухней и в течение двух недель учился их готовить: яичницу-болтунью и яичницу-глазунью, слабо и сильно поджаренные; яйца, сваренные всмятку, вкрутую и без скорлупы; омлеты. Потом я вернулся в то же кафе. "Умеешь готовить яйца?" - снова спросил меня хозяин. "Умею", - ответил я.

Так я получил работу. Через месяц меня повысили и позволили нанимать и увольнять персонал. Однажды ко мне пришла девушка по имени Линда и попросилась на работу официанткой. Она показалась мне смышленой, так что я взял ее. Мы подружились, и как-то раз она рассказала мне, что является страстной поклонницей Карлоса Кастапеды. Она дала мне почитать несколько его книг. Я не знал, что сказать. Я взял книги и через пару дней вернул их. Я сказал ей, что почти ничего не понял.

Карлос хихикал, наслаждаясь этой историей. Я сидела, подобрав ноги, на голубой гостиничной кушетке и изучала его лицо. Совсем недавно газетные критики пытались дискредитировать его утверждения о том, что он обучался у мексиканского колдуна. Сочувствующие обозреватели предполагали, что это был художественный домысел. Более строгие критики обвиняли его в обмане.

Я слушала историю, которую сейчас рассказывал Карлос, как детектив, и пыталась найти в нем фактические изъяны. Я искала на его коричневом и морщинистом лице, в его глазах признаки обмана. Но я была совершенно очарована его энтузиазмом, его солнечной улыбкой, его интеллигентностью и, в конце концов, целиком окунулась в его рассказ, как если бы меня увлекло течением воды.

- Однажды утром, - продолжал он, - Линда пришла в кафе очень возбужденной. "Что случилось? - спросил я. - Quepusa?"

Карлос выпрямился на стуле, скрестил ноги и заговорил высоким голосом:

"Он здесь, - сказала она. - Карлос Кастанеда. Там, в переулке. Высокий темный мексиканец сидит в белом лимузине с поднятыми стеклами и что-то пишет в желтом блокноте. Я уверена, что это он - ходят слухи, что Кастанеда в Туксоне. Что же мне делать?"

Я не знал, что ответить. Я предложил ей выйти к нему и представиться. Она заявила, что она слишком толстая и Кастанеда никогда не обратит внимания на официантку из какой-то забегаловки. Я смотрел на нее, стоящую передо мной в своей шапочке и переднике. Что до меня, так она выглядела просто прекрасно; она действительно светилась изнутри. Она была молодой, подвижной и обладала живым умом. "Ты прекрасна такая, какая ты есть", - сказал я.

Она подкрасила губы, поправила прическу и выскочила в переулок. Две минуты спустя она вернулась; слезы градом катились но ее щекам.

"Что случилось?" - спросил я. Она едва могла говорить: "Я постучала в окно... он опустил его... и я сказала: "Привет"... сказала, что меня зовут Линда... а он просто поднял стекло... даже ничего не ответил".

- Я почувствовал себя отвратительно, - сказал Карлос; его глаза потемнели от печали. - Разумеется, я знал, что этот человек не был Кастанедой, но я думал, что было бы неплохо, если бы какой-нибудь парень пригласил ее на обед. Я не знал, что мне делать. Я взял ее за руки и обнял.

Он помолчал, глядя в окно на силуэты пальм, протянувшихся вдоль улицы.

- Я тоже заплакал. Понимаете, я по-настоящему полюбил эту девушку. Целый год мы были лучшими друзьями. Мне хотелось рассказать ей, кто я такой, но я понимал, что она просто мне не поверит. Она решила бы, что я пытаюсь помочь ей почувствовать себя лучше. Ведь все это время она знала меня как Джо Гомеса.

Карлос Кастанеда, человек, о встрече с которым она так мечтала, держал ее в объятиях и рыдал от любви к ней. Но она не узнала его. Любовь проскользнула мимо под чужим именем. Я осознала, что сама похожа на Линду, потому что считаю, что то, к чему я стремлюсь, чем-то отличается от той жизни, которая разворачивается передо мной мгновение за мгновением в таких проявлениях, которые я не могу ни запланировать, ни даже вообразить.

Карлос замолчал и смотрел на меня. За окном кричали чайки. Солнце заходило, расписывая небо под мрамор. Мы сидели в призрачно-розовом свете заката. Никто не двигался.

- Когда я пришел домой, меня ждала Ла Горда. Я не знаю, как она попала внутрь. Она всегда это делала, всегда находила меня. Я рассказал ей о том, что случилось, и спросил, что мне делать дальше. "Vamanos", - сказала она.

"Но я не могу так просто уехать, - сказал я ей. - Мне нужно предупредить об уходе за две недели, подготовить себе замену, попрощаться с друзьями".

"Какая разница? - сказала она. - Боишься, что никто не сможет приготовить яйца так же хорошо, как их готовит Карлос Кастанеда? Vamanos". Мы сели в мой грузовичок и уехали.

Карлос встал, собираясь уходить, стряхнул пылинки с костюма и протянул руки. Я шагнула в его крепкие объятия, и счастье пронзило меня, как свет луны, озаряющий горизонт.

Несколько дней спустя, когда Посвящение в Калачакру близилось к концу, мы с Мартиной сидели в бархатных креслах в полутемной и душной аудитории Санта-Моники. Наши глаза были прикрыты красными повязками. Мы семь раз бросили в воздух что-то вроде зубочисток. Мы пытались представить себя четырехликим божеством Калачакры с двадцатью четырьмя руками, обнимающими свою четырехликую, восьмирукую шафранно-желтую супругу. Мы слизывали сладкий йогурт со своей правой ладони.

Мы воображали красные точки, поднимающиеся по нашему позвоночнику и смешивающиеся с белыми точками, спускающимися по нему. Тибетские монахи тянули свои политональные монотонные песни, гремели барабанами, гудели гонгами, звенели тарелками, дули в семифутовые трубы, сотворяя симфонию, которая отдавалась в наших костях. Мы клялись говорить только правду, быть добрыми, щедрыми, распространять любовь и посвятить себя просветлению всех живых существ.

Когда мы возвращались в гостиницу, Мартина с озорной улыбкой на полных губах сообщила, что сегодня вечером Карлос нанесет нам еще один визит. Мы приготовили блюдо с крекерами и сыром, вазу с фруктами и несколько бутылок минеральной воды. Когда солнце скрылось за горизонтом, раздался стук в дверь.

Карлос был в том же помятом костюме, в каком мы видели его несколько дней назад. Он склонился над Мартиной и приложил ладонь к ее выпяченному животу: "Но я, chica. Que tal?" - промурлыкал он, обращаясь к еще нерожденному ребенку. -"Tien es un amadre muy bonita, miiysimpatica, ymuy especial". Он прикрыл глаза и некоторое время молчал, потом обернулся ко мне и крепко обнял.

Мартина подтянула к себе еще несколько подушек, разбросанных на кровати, я уселась на кушетке, а Карлос занял свое место на легком стуле. Он расспросил Мартину о ее муже, о детях и об их общих знакомых. Мы поговорили о погоде; он был очень сценичен даже в обсуждении тумана, мгновенно переключаясь с точного и ясного языка на поток забавных профанаций. Его живость согревала комнату, словно открытый огонь.

- Расскажи еще про Ла Горду, - наконец отважилась попросить Мартина, откидываясь на подушки с видом ребенка, предвкушающего рассказ любимой сказки перед сном.

Карлос сделал глоток воды и уставился в окно. Небо было темным, и в комнату врывался шум ночного движения машин.

- Я позвонил своим друзьям в Лос-Анжелесе, - сказал он, улыбаясь. - "Разделите мои вещи, - сказал я им. - Я уже не вернусь". Они решили, что я напился. "Я не пьян, - заверил я их. - Я совершенно трезв. Если вы не заберете мои вещи, это сделает хозяйка квартиры".

- Утром я выписался из мотеля, сел в грузовичок и уехал. Я еще не знал, куда еду, но это меня не волновало. Я никогда не был так счастлив.

- Понимаете, - сказал Карлос, вновь усаживаясь на стул, - разница между мной и большинством людей заключается в том, что большинство людей относится к своей жизни так, словно они едут в поезде и сидят в последнем вагоне. Они смотрят на рельсы, остающиеся позади, и понимают, что и это уже было, и то уже было, - и они разочарованы. И все же они привыкают к этому. Им в точности известно, что произойдет потом, потому что они знают, что было прежде. Они уверены, что их будущее будет таким же, каким было прошлое, - та же порция разочарований, та же порция удовольствий.

Но я смотрю на свою жизнь, как если бы я сидел в локомотиве. Впереди я вижу пейзажи, которые исчезают вдалеке. Я не знаю, куда я еду, и мне неизвестно, что случится в следующий миг. Независимо от того, что происходило вчера, я знаю, что сегодня может случиться все, что угодно. Вот что позволяет мне оставаться счастливым. Вот что сохраняет во мне жизнь.

Карлос искрился энергией и легкостью, и его счастье было заразительным.

- Следует прислушиваться к тихим призывам сердца, - сказал он спокойным и доверительным тоном. - Честолюбие - враг интуиции. Нужно молчать. Нужно слушать тихие призывы сердца и понимать, что сейчас может произойти все, что угодно.

Я тихо сидела и слушала. Казалось, слова Карлоса изгнали из меня всех демонов подавленности, моллюсками облепивших внутренние стенки моих щек. "Нужно запомнить эту историю", - повторяла я про себя.

- Es may tarde, - сказал Карлос, поднимаясь и расправляя ноги. - Мартина, тебе нужно поспать. А я работаю по ночам, так что мне тоже пора идти.

- Конечно, упражнения в бессмертии! Послушай, сделай мне одолжение и не исчезай с этого плана, пока не навестишь меня в Сан-Франциско, - улыбаясь, сказала Мартина.

- Не волнуйся, - ответил Карлос, вновь прикладывая ладонь к ее животу.

Мы проводили Карлоса до порога, и он обнял меня на прощанье. Спускаясь по лестнице, он насвистывал. Мне очень хотелось побежать вслед за ним, упасть на колени и умолять его забрать меня с собой. Я хотела войти в мир сновидения и пройти свой путь по посмертному миру с помощью Карлоса в роли проводника. Я страстно желала узнать, как умирать, не умирая.

- Мартина, мы не можем уйти с ним? - жалобно спросила я.

- Шутишь? Как я устала! - простонала она, рухнув на кровать и хватая в руки телефон. - Давай-ка закажем домашнее мороженое с фруктами, зароемся в одеялах и посмотрим Дэвида Леттермана. Это звучало очень заманчиво.

Меня захлестнула волна повседневного веселья. Пока Мартина звонила портье, я подошла к окну и увидела Карлоса, быстро шагающего вдоль аллеи пальм. Никто не останавливался, чтобы взглянуть на него, или сфотографировать, или попросить автограф. Он был совершенно неприметен. Я следила за ним, пока он не дошел до поворота. Там он сел в свой грузовичок и уехал.

Источник:
Нина Вайз для журнала "Сан"
Перевод Кирилла Семенова
Кастанеда Клуб